А еще, не обожжет ли освященное серебро? Как нечисть или темного колдуна из страшных историй? Ныне я приспешник сатаны, я отдал ему душу и слышал, как дьявол сказал, что я свой для него. Проклятый пепел!
Я осторожно коснулся пальцами Распятия — ничего не случилось.
— Крепко сожми! — давил на меня Велдон. Он схватил мою правую руку и вложил в нее серебряный крест, а потом прижал его моими пальцами к ладони. Крепко прижал и заговорил, не отнимая своей руки от моей:
— Повторяй, Николас! Слово в слово повторяй!
В сердце запустение, в проклятых эльфийских лесах звучала молитва. Во имя надежды на Спасение и Прощение. Я вторил Велдону, и я был искренен. Есть что сказать Богу Отцу и Богу Сыну! Я молился сердцем: ничуть не с меньшим жаром, чем инквизитор.
Боялся, что святые слова начнут жечь изнутри, что не смогу произнести ни полслова из молитвы, ведь я тот, кто я есть. Присягнувший дьяволу, отдавший ему душу. Ключ Люцифера к Орнору.
Только молитва не навредила мне. Стало ли легче на… Едва не произнес мысленно «на душе»… Во мне ли она еще либо сжата в длани сатаны? Снова и снова я вслушивался в себя. Где моя душа? Не чувствую пустоты. Ничего не чувствую! Во мне ли моя душа? Возможно, так, и тогда она в залоге, только это ничего не меняет. Не чувствую ни утраты, ни, наоборот, какого-нибудь внутреннего наполнения. Не знаю, где моя душа.
Но я точно знал другое. Николас Гард однажды умер! Я не видел ничего по ту сторону, и вдруг стало страшно. Может, нет для меня той стороны? Есть ли для меня надежда на Спасение и Прощение?
— Нет!
— Что «нет»? — спросил Велдон.
Я молчал, чтоб собраться с мыслями. Заговорил, когда вернул Распятие:
— Святой отец, вы слышали, что спрашивал у меня сатана о послесмертии?
— Слышал, Гард, слышал. — Левая открытая миру половина лица инквизитора вытянулась. Монаху не понравился тот мой ответ.
— Там ничего нет! Я ничего не видел. Помню только, как закрылись глаза, а потом я увидел этот лес. У меня вырвалось «нет», когда возразил самому себе. На мысль, что нет ничего после смерти. Я ведь прав?
— Все так. Смерть — лишь конец жизненного пути.
— Но я не узрел дальнейшую дорогу. Не было на той стороне ничего. — Я начал злиться. На самого себя, потому что хочу верить в шанс на Спасение и Прощение, но тут же доказываю инквизитору, что после смерти лишь пустота.
— Если после смерти ничего нет, то не было бы греха и добродетели, — ответил церковник. — Не было бы ни Бога Отца, ни Бога Сына, ни дьявола.
Лицо монаха исказилось. Упоминание сатаны доставляло ему вполне ощутимые, настоящие муки.
— А ты, Гард, убедился на собственной шкуре, что Люцифер существует.
— Вы, наверное, правы, святой отец.
— Не смей! — Инквизитор напустился на меня, схватив за рукав. — Не поддавайся слабости и неверию! Нельзя сомневаться ни в едином слове, начертанном в Священном Писании! Не смей усомниться в существовании Бога Отца и Бога Сына! В их благости! А еще в Преисподней! Нельзя! Особливо тебе, Гард!
— Но почему я ничего не увидел?
— Не понимаешь? — Монах окинул меня укоряющим взглядом. — В самом деле?
— Не понимаю. — Я был искренен в своих сомнениях.
— Да потому, глупец, — Велдон отпустил рукав моего камзола и ткнул пальцем в грудь, — что твое время еще не пришло! Божий суд над делами твоими еще не назначен!
— Либо приспешники дьявола ему неподсудны.
Церковник зашипел. Почти так же яростно, как недавно на Люцифера. Монах дернулся и повернулся ко мне спиной, чтоб убраться. Но не сделал и шага прочь.
— Уходите, Велдон? А кто, как не представитель конгрегации Вселенской инквизиции, должен помочь заблудшей душе?
Церковник обернулся. Лицо его было мрачным, серым.
— Твоей душе помогут только молитвы и раскаяние, но это не для тебя, Гард.
— Всего лишь молитвы и раскаяние?
— Не всего лишь, святотатец, но молитвы и раскаяние! Не каждому дано.
Что-то черное или даже прогнившее внутри требовало оставить последнее слово за собой и как можно сильней уязвить монаха.
— Но вы-то не оставите меня, отец Томас? Или бросите в лапы сатане?
— Ты и так там!
Я выругался. Церковник прав, чтоб ему пусто было!
— А я рад бы уйти, да не могу, — произнес Велон. — Я тоже грешен и пал почти на самое дно!
У монаха задергалась, задвигалась челюсть. Неистовство инквизитора, направленное на меня, теперь обернулось на самого церковника.
— Не так, как ты, Гард! Глубину твоего греха невозможно описать людским языком. Но и моя душа во тьме! Прокляты наши души!
Монах воздел к небесам обе руки. Капюшон спал с головы, открыв небу обезображенную половину лица.
— Я тоже пал! Не могу отказаться от воспоминаний Неакра, от его черной магии! — Инквизитор посмотрел на меня. — Знаешь, Гард… Скоро во мне ничего не останется от святой магии. Называй меня тогда чернокнижником!
Томас Велдон тихонечко взвыл. Спрятал лицо в ладони и низко согнулся, потом рухнул на колени и припал к снегу руками, что так и не отнял от лица. Казалось, он сошел с ума. Я пребывал в растерянности, глядел на монаха и не понимал, что предпринять. Потом услышал молитву, что шептал Велдон.
— …в Спасении Твоем! Аминь.
Монах поднялся, стряхнул с рясы снег и лесную ветошь. Лицо Велдона успокоилось, он вновь натянул капюшон, спрятав ужасный старческий лик Неакра.
— Ты слуга дьявола, — сказал он.
Меня удивила будничность тона инквизитора.
— Добровольный приспешник сатаны, — продолжал Велдон.
Я бы напомнил святоше, почему я принял Люцифера. Ради спасения Алисы, но не только. Хотел вытащить и его вместе с дочерью. Проклятый пепел! Освободил лишь Томаса Велдона, который сейчас поучает.
— Ты сделал осознанный выбор!
— Да, святой отец! Да! — не выдержал я. — Что дальше?
— А то! — выкрикнул инквизитор, но лик его не переменился, не исказился в ярости. Неистовым огнем горели только глаза. — Я тоже добровольно и осознанно делаю выбор. В пользу черной магии Неакра! И в пользу тебя, Гард! Потому что только рядом с тобой исчезает власть Низверженного над моей дочерью. Сатана покрывает тебя своим плащом, а заодно и меня, коль я рядом. Но без тебя да запретной магии Лилит не спасти!
Повернувшись спиной, инквизитор вдруг отошел на несколько шагов. Оперся высоко вытянутой рукой о дерево и обреченно поник головой.
— Мы грешники, Гард, — произнес он, — каких не видывал белый свет.
— Я пожертвую всем и заплачу любую цену, чтоб спасти Алису!
Больно думать о моей любви. Она снова в тенетах Возвратившегося