- Ну, мягко говоря, нет, ты жив. Помереть, как говорится, мы всегда успеем.
- Ладно, чувствую, адекватного ответа я от тебя все равно не дождусь. Да и есть ли ты на самом деле? Воспаленный бред умирающего тела.
- Что-то долго ты помираешь, тогда. Все каматозники рассказывают про тоннель и свет в его конце, а тебе что, по индивидуальной программе видения подключили? Все по-настоящему. Ты, жертва обстоятельств, я - похоти. Пока нам по пути. Еще пару сотен миров пробежим, и можно будет взять отдых на сутки.
- О каких мирах ты говоришь?
- О таких, через которые я тебя протащил. Ты что, ничего не заметил?
- Это было похоже на наркотические галлюцинации.
- Сам ты похож на наркотическую галлюцинацию. С твоим-то кругозором, полученным в общеобразовательной школе только о мирах и спрашивать. Ты кто?
- В смысле, кто? По профессии?
- По жизни кто. Ты слепец, который двигается на ощупь. - Мужик закрыл глаза и изобразил слепого, нащупывающего руками препятствия. - Мир, он другой, он сложный, но если его понять, то очень простой. Он, как книжка, в которой бесконечное количество страниц. Ты жил до этого, только на одной и то, двигал пальчиком по одной строчке. Каждый мир - страница, а я читатель, который научился слюнявить палец и переворачивать их.
- Ты мне хочешь рассказать о параллельных вселенных?
- Каких вселенных? От слова вселенная веет чем-то непостижимым. Мир, чувствуешь разницу? В этом слове сразу представляешь всё, и в первую очередь тех, кто в нем живет. А от слова вселенная веет космическим вакуумом и далекими звездами. Воображение - первая вещь, которая нужна для того, чтобы перевернуть страницу. Будешь воображать, как учили в школе, попадешь куда-нибудь между Бетельгейзе и Ригелем и превратишься в замерзшую глыбу.
- Меня мутит. Кажется, у меня сотрясение мозга.
Пытаясь поверить в то, от чего я был далек, и что казалось полным бредом, добился только того, что у меня снова начались рвотные позывы.
- А ты проблюйся, выгони из себя всё, что мешает открыть глаза.
Меня вывернуло одной желчью. Еда закончилась еще в прошлый раз.
- Ничего, вот запутаем следы, отведу тебя на Сантию, подлечиться. Местечко, я тебе скажу, райское.
- Не надо мне никаких местечек, домой хочу.
- А что дома? Разборки, исчез с места ДТП, труп сбитого человека припрятал, а сам сбежал. Зачем сбежал и где труп спрятал? - Мужик ткнул меня под ребра.
- Я корову сбил, там и шерсть поди осталась.
- Хорошо, где корова? Разделал и в морозилку, а может, продал оптом всю тушу?
- Разберусь, не маленький.
- Это хорошо, что ты дипломат высшей пробы. На надгробном камне, так и напишу: «Ушел разбираться».
Меня взбесили его подколки. Я и так чувствовал себя разбитым и потерянным, а его шизофренические комментарии только усиливали мое тяжелое состояние.
- Пошел ты, мудак! - Гордо выпрямив спину, я направился вперед.
Куда я надеялся придти? В первую очередь, я хотел придти в себя. Закончить весь этот цирк с мирами, погонями, придурком, одетым в чехол от сиденья. Хотел дать врачам, откачивающим мое пострадавшее тело, понять, что их реанимационные действия должны принести пользу.
- Попробуйте электрошок! - Крикнул я в небо. - Вколите адреналин в сердце! Я хочу жить! Мне тут не нравится!
Вдруг острая боль пронзила мне правую ногу, чуть выше щиколотки. Я дернул ею и замотал, крича от боли.
- Это что, электрошок в ногу или мои родственники согласились на эвтаназию? - Небеса мне не ответили.
Мне стало интересно узнать, кто причинил мне такую боль. В камнях, спрятавшись в чахлой растительности, сидело нечто, само похожее на колючку. В отличие от травы, ее конечности не трепало ветром. Они угрожающе шевелились сами по себе. Второй раз наткнуться на его колючки желания не было никакого.
Я обернулся. Мой придурочный друг, смотрел на меня с ехидной усмешкой, уткнув руки в боки. Он что-то знал, а мне нужна была ясность. Ничего не оставалось, кроме, как топать назад, внимательно глядя под ноги.
- Однажды, - Начал рассказ мужик, когда я подошел достаточно близко, - меня попросили отвезти главбухшу одной крупной фирмы на демонстрацию, так сказать, миров, тяжелых для восприятия человеческой психики. Не хотели убивать ее, потому что деньги надо было вернуть, да и муж у нее в МВД не последний человек был. Так вот, она с таким ужасом столкнулась лицом к лицу, что тебе и не снилось, но при этом, она была гораздо адекватнее тебя. Не бегала куда попало, не просила бога разверзнуть небеса и явить свою благодать.
- Так она просто готова была, знала, что в ад попадет. А меня-то за что?
- А что, ты святой? Извини, не заметил. У тебя в бардачке «Пентхауз» лежал. Молился на него? Покажи руки?
- Иди ты? Он там лежал еще от старого владельца. Ладно, веди меня, куда собирался. Чем раньше покончим с этим, тем лучше.
- Ха! Ты неисправим.
- Какой есть. - Я вдруг понял, что до сих пор не знаю имени мужика. - Тебя как зовут? Апостол Петр?
- Ты что, религиозный фанатик? Нет у меня одного имени. В каждом мире меня зовут по-разному. Некоторые из них ты даже не сможешь произнести, например это?
Он набрал воздуха в легкие и изобразил череду разнообразных звуков. По мне, он просто кривлялся. Мужик покраснел на исходе воздуха и последние звуки изобразил надрывным сипом.
- Не дотянул до полного. - Пожаловался он.
- Спасибо, но я не стану тебя звать этим именем. Как тебя зовут на Земле?
- Вольдемар.
- Что, прям Вольдемар?
- Не только, еще Вован - юный подаван.
- Так ты Владимир?
- Пусть будет Владимир, хотя меня сто лет так не называли.
- Нет, пожалуй, Вольдемар тебе идет больше.
- Отлично. А ты кто?
- Я? - Почему-то в этих обстоятельствах мне не захотелось называть свое имя, данное родителями. - Жора. - Представился я.
- Жора-обжора. Очень приятно.
Мы пожали друг другу руки. Только сейчас я внимательно рассмотрел человека, так неудачно пересекшего мне дорогу. Вольдемар, одетый в мой чехол, был смешон. Я представил его в обычной одежде, но почему-то ощущение, что он будет смешон и в ней осталось. Кажется, дело было в его глазах. Они выражали какую-то гипертрофированную несерьезность. В матерном языке есть отличный синоним слову оболтус. Так вот, он был самым натуральным оболтусом в матерном смысле. Несмотря на свой возраст, который я оценил в тридцать-тридцать два, его глаза выглядели лет на десять, в лучшем случае.
- Ну,