Мне всегда претил этот термин — «поножовщина». Да, я недавно стал чемпионом войск специального назначения по ножевому бою. Но «поножовщина» — это что-то почти уголовное, так мне казалось. По крайней мере, так я понимал в меру своего разумения. И я не постеснялся ответить генералу так, как считал нужным:
— Я не понимаю, товарищ генерал, о чем вы говорите. Я месяц назад стал чемпионом войск специального назначения по ножевому бою. Но ножевой бой — это не «поножовщина», товарищ генерал. Это искусство фехтования на ножах. И в настоящее время, насколько мне известно, готовятся документы в международную федерацию фехтования о признании фехтования на ножах такой же спортивной дисциплиной, как фехтование на шпагах, саблях и рапирах. А там, если первая инстанция будет пройдена успешно, просматривается и включение данного вида в олимпийскую программу. Ведь, если я правильно помню, когда-то на Олимпийских играх разыгрывались медали по фехтованию на штыках. Штыки ушли в прошлое, но ножи в прошлое не ушли, товарищ генерал, и сегодня в мире существует множество различных национальных школ…
Я говорил с легкой обидой и с возбуждением. Я спорил. Я выступал против употребления генералом термина «поножовщина», защищая по мере сил свой вид спорта.
— А старший лейтенант у вас не промах, — генерал посмотрел с усмешкой на подполковника, который привычно хмурился. — Такому, как я понимаю, палец в рот не клади. По локоть руки лишишься. Вот такой как раз нам и нужен…
— Взводу своему он тоже нужен, — поморщившись, ответил Рыков.
— Тем не менее я попросил бы тебя, Григорий Григорьевич, по старой дружбе откомандировать старшего лейтенанта к нам месяца на три.
— Во-первых, следует его самого спросить, во-вторых, как я уже говорил, вопрос необходимо решать через командующего войсками спецназа ГРУ. Я сам не уполномочен распоряжаться жизнью и служебной карьерой офицеров.
— Ну, что, старлей, комбат требует твоего согласия. Не желаешь попробовать себя в роли сыщика? — Генерал посмотрел на меня, и я увидел, что он вовсе не такой добренький и улыбчивый, каким хочет казаться. Взгляд у него необычайно глубокий. Но главное, что я увидел, — суровая жесткость этого цепкого взгляда. Генерал Кабаков хватал глазами, как пальцами, — больно и крепко.
— Все зависит от того, что мне следует делать, — ответил я уклончиво.
При этом на подполковника Рыкова старался не смотреть. Просто догадывался, что комбат сейчас попытается уничтожить меня взглядом. Это он умеет. По меньшей мере, попытается глазами расстрелять. В его понимании я не имею никакого права соглашаться. Это он имел право дипломатично предложить генералу поинтересоваться моим мнением. А мое мнение должно быть — категорично «против». Но я сам еще не знал, что за предложение хочет сделать мне генерал. И, даже если я соглашусь, все будет зависеть от мнения командующего войсками спецназа ГРУ полковника Мочилова. А полковник наверняка в первую очередь поинтересуется мнением командира батальона, то есть все опять замкнется на подполковнике Рыкове.
И теперь все сводилось к тому, стоит мне быть в отношении генерала податливым, и тем самым портить отношения со своим комбатом, или нет. А отношения, в случае моего согласия, обязательно испортятся. Это я по тону подполковника чувствовал.
— Вопрос этот — государственной важности, — сказал генерал. — Это я сразу предупреждаю, чтобы было понятно. Я не уверен, что могу посвящать тебя, старший лейтенант, в тонкости вопроса до того, как ты дашь согласие. Хотя, видимо, это необходимо. Это будет вынужденная мера. Только придется тебе дать подписку «о неразглашении» в случае отказа. Извини, Григорий Григорьевич, — обратился генерал к комбату, — мне необходимо побеседовать со старшим лейтенантом с глазу на глаз.
— Могу предоставить свой кабинет, — недобро предложил подполковник.
— Извини, Григорий Григорьевич, еще раз, я не знаю, какая у тебя там стоит подслушивающая аппаратура и будут ли ее глушить приборы, что находятся в моем портфеле. Потому Алексей Афанасьевич сейчас примет душ, переоденется, и мы с ним вдвоем прогуляемся и поговорим по душам. Я жду тебя на улице, старлей. Бланк стандартной подписки «о неразглашении» у меня есть, я его сам заполню…
* * *Недовольный взгляд комбата я все же поймал, когда меня жестом, как шлагбаумом, остановил капитан Телегин, с которым подполковник как раз и разговаривал:
— Извините, товарищ подполковник. Леха, ты меня нокаутировал, когда я остановил бой и давал общую команду. Это, на мой взгляд, нечестно…
— Извини, Витя, я уже начал наносить удар, когда ты остановился, а сам остановиться просто не успевал. Я не намеренно. Честное слово.
Я говорил предельно искренне.
— Ладно. Бывает… Меня однажды самого в уже полностью выигранном бою на ринге дисквалифицировали за удар после команды «Стоп». — Капитан Телегин был по природе понимающим человеком, и никогда не держал подолгу зла на соперника. — Ты уходишь? Мы не будем продолжать?
— Да, я получил приказ генерала.
— Это не приказ, а просьба, — поправил меня комбат. Именно в этот момент я и поймал его взгляд. Рыков смотрел на меня, как Анна Каренина на паровоз. И я без труда понял, что моя дальнейшая служба в батальоне будет сопряжена с определенными трудностями. Подполковник Рыков сумеет их создать.
Но, когда на меня пытаются давить, я всегда стараюсь сопротивляться. И отвечаю на давление.
— Я, товарищ подполковник, просьбы старших офицеров, даже если они принадлежат к чужому ведомству, всегда воспринимаю как приказ. Тем более просьбу генерала… Извините…
Лицо подполковника от моих слов сморщилось, как только что скрученный пельмень. Это был знаменитый и всем известный признак. И потому капитан Телегин посмотрел на меня с сочувствием. Он сам уже давно должен был бы получить майорские погоны, и получил бы их, если бы не имел некогда неосторожность не угадать настроение комбата. Теперь пришла моя очередь. Я, конечно, всегда помнил старую армейскую истину: «Притворись дураком. Сделай командиру приятное». Но у меня это никогда не получалось. Наверное, актерских способностей не хватало. Не рожден я, чтобы лицедействовать…
Я отправился в раздевалку, быстро помылся в душе, переоделся и вышел на улицу, где уже сгущалась вечерняя темнота. Еще не полная, еще просто похожая на сумрак, но осенью темнота всегда приходит стремительно. Хорошо, что в нашем военном городке дорожки асфальтированные и вдоль них стоят фонари. Заблудиться невозможно. Под фонарями — скамейки.
На одной из них, рядом с входом в здание спортзала, сидел в одиночестве генерал Кабаков. Времени, что я собирался на выход, генералу вполне хватило, чтобы надеть очки и заполнить какой-то бланк, который он мне сразу и протянул.
— Очки не надо, — отказался я, видя, что генерал за свои очки взялся. — У меня зрение стопроцентное.
Но он, как