– Извините, это для нас, инвалидов, телевизор – окно в большой мир. Нам другого не дано. Простым людям это, наверное, и не нужно.
Я не стал сознаваться, что я тоже инвалид, хотя и достаточно подвижный. Даже более подвижный, чем большинство людей не инвалидов. Хотя и нахожусь в настоящее время не в самой лучшей форме. У меня сломаны три ребра и основательно повреждена голова. Ребра ломали пули, застрявшие в бронежилете скрытого ношения, а голова пострадала от удара кастетом. Но я не стал брать больничный лист, хотя вполне мог бы себе это позволить. Врач в гарнизонном госпитале безоговорочно сказал, что у меня есть небольшое сотрясение мозга и мне нужен покой. Я оставил пожелание покоя на совести врача. Пусть ему покой снится. У меня на это времени даже во сне не отведено. И в более тяжелых условиях с легким сотрясением мозга я не думал об отдыхе. Подумаешь, головная боль… Поболит и перестанет. Тем более сотрясение легкое.
Особого дискомфорта я не испытывал. Иногда слегка подташнивало, иногда несильно голова кружилась, и постоянно катались в области виска бильярдные шары. Катались и бились друг о друга с треском. Я легко научился не обращать на это внимания. Больше беспокойства мне доставляли ребра. Да и то не целый день, а только на утренних занятиях, как я их называл, по ОФП. То есть по общефизической подготовке. Глубоко дышать и резко двигаться из-за боли в ребрах было сложно. И я даже пошел на то, чтобы сократить время каждой утренней пробежки вдвое, и боксерский мешок избивал с меньшей интенсивностью, при этом вообще не нанося акцентированных ударов. Просто оттачивал траекторию движений всего тела, от пальцев ноги до бьющей поверхности кулака. Тоже, естественно, с болью, но без резких движений это было терпимо. Ну, и обезболивающие таблетки принимал. Это, кстати, единственный вид таблеток, которые меня можно заставить принимать. Кроме того, я хорошо знал, что боль со временем становится привычной и на нее внимания не обращаешь. А потом, когда ее не будет, состояние будет казаться даже странным. Как это так – без боли жить?
– Я вас понимаю, хотя думаю, что телевизионный мир заметно разнится с миром реальным. Особенно новостной и киношный телевизионные миры. Но давайте вернемся к событиям, о которых вы рассказывали. Вы кому-то сообщили, что стали свидетелем убийства?
– Нет. Я испугалась и спряталась. Просто кресло-коляску развернула спиной ко двору. Если бы тот полицейский в окно посмотрел, он увидел бы только мой затылок и не подумал, что я стала свидетелем. А сегодня утром я увидела, как он мой балкон и меня в бинокль рассматривает. За шторой встал и выглядывает. У меня ноги не ходят, но зрение хорошее. Я его хорошо видела. Теперь боюсь, он меня убьет, как жену, топором… Он ее топором зарубил…
– Время не запомнили, когда он из окна в бинокль смотрел?
– Я специально на часы посмотрела. Было десять двадцать семь.
– Полностью уверены, что это был именно он? Он же за шторкой прятался…
– Потом он вышел. Уже без бинокля. И в мою сторону уже не смотрел. Я узнала его…
– Хорошо. А от меня вы что хотите?
Мой вопрос был естественным. Она, похоже, не понимала, что я не имею возможности у нее поселиться.
– Защиты… Я надеюсь, что вы сможете меня защитить. Или того полицейского арестовать…
– Говорите свой адрес, я приеду к вам, поговорим и решим, что можно предпринять. Вы не пугайтесь, у нас законом предусмотрены меры по защите свидетелей. Вас всегда можно будет спрятать до суда, пока убийцу не отправят «по этапу». Говорите адрес…
Она назвала адрес, я запомнил. Это было почти в центре города, в старом районе, построенном еще до революции. Когда-то это и был настоящий центр. Добраться туда даже без машины было несложно.
– Так вы приедете? Мне ждать?
– Буду у вас минут через сорок. Раньше, думаю, никак не успею.
– Только мне нечем оплатить вашу работу. Вы это понимаете?
– Если бы счастье было в деньгах, я всю жизнь был бы несчастным человеком. И потому я привык… Не люблю и не хочу быть несчастным…
* * *В данном случае я уже пожалел, что не пожелал «болеть» и восстанавливаться, лежа на диване. Вообще-то я люблю лежать на диване так, словно собираюсь завтра продать его. Так лучше отдыхается. Наверно, при хорошем отдыхе и восстановление пойдет быстрее. И при наличии больничного листа никто не спросил бы меня, чем я занимаюсь. Тогда бы я мог без проблем приступить к разборкам по этому делу и сумел бы, возможно, принять меры по защите женщины-инвалида. И никто не укорил бы меня за бесплатную работу. Я хорошо помню, что меня предупреждали еще при устройстве в систему частного сыска, что любые расследования, стороной идущие мимо бухгалтерии агентства, не приветствуются, хотя порой случаются по личным или дружескими обстоятельствам. И сейчас, хмурясь так, как никогда обычно не хмурюсь, я пошел к секретарше генерального директора.
– Шеф меня не спрашивал?
– Нет. Он сейчас, кажется, свободен. Можете зайти.
– Нет. Я сейчас поеду на иглоукалывание, надо сломанные ребра восстанавливать. А то дышать трудно. Если спросит, скажи ему, где я.
– Хорошо, Тимофей Сергеевич.
– Если спрашивать не будет, можешь не говорить.
– Что так?
– Боюсь, мне каждый день придется на сеансы ездить. Чем позже Петр Васильевич об этом узнает, тем лучше. Больных сотрудников нигде не любят.
– Да, выглядите вы усталым. Давление измерить? У меня тонометр есть.
– Мне в госпитале измеряли.
– И что?
– Сто шестьдесят на сто было.
– И что сказали?
– В госпиталь уложить пытались.
– А вы?
– А я, как всегда, не сдался.
– А что посоветовали? Лекарства какие-то…
– Предложили срочно отказаться от коньяка.
– А вы?
– Я пообещал перейти на водку. Короче говоря, Петр Васильевич будет спрашивать, скажи, как просил…
Она согласно кивнула. А я сначала вернулся к себе в кабинет, включил принесенный с собой ноутбук, подключился к местной сети Wi-Fi, чтобы не тратить деньги с USB-модема, и, прежде чем позвонить капитану Сане, вошел в сеть городского управления внутренних дел с ее паролем и в разделе «Расследования» быстро нашел нужные материалы.
Суть дела сводилась к тому, что у себя дома была зарублена топором беременная жена старшего лейтенанта полиции Виктора Юровских. Сам старший лейтенант в момент убийства, по его утверждению, находился у своей матери, где временно проживает, чтобы ухаживать за больной бабушкой. Там же проживает дочь старшего лейтенанта от первого брака. И девочка, и мать подтвердили, что Виктор Юровских в тот день никуда от матери не выходил. Это посчитали твердым алиби, и подозрение на старшего лейтенанта не пало.
В квартире, по утверждению Юровских, ничего не пропало. И не было никакой