Соколов, не форсируя двигатель, переехал рытвину на обочине дороги и вломился гусеницами танка в густой кустарник. Не видя с места механика-водителя, что творится на дороге, он даже сквозь лязг гусениц и рокот двигателя слышал разрывы небольших бомб, которые сбрасывали немецкие истребители. Вот, судя по звуку, две пары самолетов прошли над дорогой, поливая ее из пулеметов. Сейчас вернутся.
Открыв люк, Соколов выбрался наружу и присел возле левой гусеницы танка. Из-за крайних деревьев ему хорошо было видно, что творилось на дороге: лежали тела убитых красноармейцев, перевернутая повозка, возле которой билась раненая лошадь, чуть в стороне горела санитарная машина, из которой девушки-санитарки и несколько бойцов выводили и выносили раненых.
Рядом с командиром на траву опустились командиры двух других танков взвода. Коренастый смуглый Луговой, посасывая костяшки ободранных пальцев, тихо матерился, глядя на дорогу.
– Кто же проворонил самолеты! «Мессеры», истребители-штурмовики! Охотники! Так и рыщут по дорогам, наши колонны штурмуют постоянно. Ведь на марше всегда наблюдатели выделяются.
– А как ты их увидишь, когда они над лесом шли, только что по макушкам брюхом не чиркали, – возразил рассудительный сибиряк Доброжин. – Да и успей, поди скорость-то у ихних истребителей какая.
Гул авиационных двигателей нарастал. Где-то впереди начали бить зенитные пулеметы, слышались хлопки отдельных ружейных выстрелов. Соколов машинально подобрал под носком сапога сухую веточку и сломал ее со злостью.
– Хоть бы один сбили, хоть один, – процедил он сквозь зубы. – Другие не вели бы себя так нагло.
– Поди попади в него на такой скорости, – снова начал было Доброжин, но Луговой толкнул его в бок кулаком.
– Смотрите, товарищ младший лейтенант, наш! «Ястребок»!
Соколов вскочил на ноги и повернул голову в сторону, куда показывал сержант. Оттуда нарастал звонкий и такой родной звук мотора «И‐16». Тупоносый истребитель с красными звездами на плоскостях вынырнул из-за туч со стороны солнца. От него сразу протянулись в сторону немецких самолетов две яркие трассирующие полосы. Обе пары «мессеров» разошлись в разные стороны, набирая высоту.
– Давай, «ишачок», давай, родной, – чуть ли не приплясывал от возбуждения рядом с командиром Луговой. – Всыпь им по первое число!
Советский истребитель явно проигрывал немецким в скорости. Он тоже начал набирать высоту, но когда первая пара «мессеров» развернулась и попыталась атаковать его, «ястребок» упал на крыло и буквально на месте развернулся в воздухе, демонстрируя невероятную маневренность. Вторая пара проскочила над краснозвездным истребителем, и тут же ведомый подставил советскому летчику свой хвост. Немец попытался уйти испытанным способом: войдя в пикирование, набрать на снижении скорость и потом оторваться от преследователя с набором высоты. Но советский летчик, видимо, знал хитрости немецких асов. Он не пошел догонять «мессер» в пике, а дождался, когда тот стал выходить в вертикаль, и прошил его очередями из двух пулеметов.
«Мессершмитт» сразу потерял скорость, за ним потянулся белый шлейф, и он стал медленно терять высоту. Над дорогой поднялось невероятное ликование: красноармейцы подбрасывали в воздух пилотки и даже каски. Немецкий самолет все падал и падал, а потом исчез за лесом, откуда взметнулось огненное облако и раздался грохот взрыва.
А бой продолжался. Три немецких истребителя вытянулись в линию и атаковали краснозвездную машину один за другим. «Ястребок» крутился, огрызаясь короткими очередями, сам переходил в атаку из самых неожиданных для врага положений. И вот еще один «мессер» вдруг отвалил в сторону и на маленькой скорости потянул на юг над самыми верхушками деревьев. Видимо, у него были серьезные повреждения.
– Эх, суки! – закричал Луговой и грохнул кулаком по крылу над гусеницей танка.
Советский истребитель как будто натолкнулся в воздухе на невидимую стену. Из двигателя стали вырываться языки пламени, потянулся хвостом черный дым. Еще немного – и самолет клюнул носом и, вращаясь вокруг одного крыла, полетел к земле. Все, кто наблюдал за воздушным боем, замерли, но потом над дорогой пронесся вздох облегчения и ликования. Купол парашюта вспух над лесом белым облаком. Снова заработали зенитные пулеметы, и «мессеры» ушли за лес в южном направлении. Над дорогой послышались голоса командиров: «Отбой воздушной тревоги».
– Товарищ младший лейтенант, ну почему он был один, где наши соколы? – повернулся к командиру Луговой. – Ведь неделю, неделю уже отступаем, а где наша армия, где авиация? Ведь мы же должны железным кулаком… собраться… ведь как мы пели, помните…
Соколов видел, как наливаются слезами негодования глаза сержанта-сверхсрочника, как стискиваются его кулаки до белых костяшек пальцев. Надо было что-то отвечать, надо было как-то объяснить своим танкистам. Он же командир, он обязан все знать и поддерживать в них боевой дух. Хотя боевого духа как раз хватало. В бой танкисты вступили на следующий день после начала войны, 23 июня. После ночного марша они с ходу атаковали передовые части фашистов. Атаковали и отбросили. И, выполняя приказ, закрепились на этих рубежах. Это был первый бой молодого лейтенанта Алексея Соколова. Он был горд, что его взвод уничтожил два вражеских танка и несколько десятков человек пехоты. Они полдня выкапывали тремя экипажами танковые окопы, как и положено по уставу. И к полуночи, упав без сил, но полные желания по приказу командира корпуса вскочить и занять места в боевых машинах, они говорили и говорили о вероломном враге, о том, что сейчас Красная Армия соберется в кулак и вышибет обнаглевшего агрессора со своей земли. Но в час ночи пришел приказ сниматься с позиций и отходить на восток.
И вот неделя прошла, а корпуса и дивизии все отступают и отступают. Обливаясь кровью, хороня бойцов, оставляя сгоревшие танки, отходили, оставляя свою землю врагу, оставляя поселки, даже города. Вот уже сто километров от границы, вот уже двести… Соколов стянул с головы шлемофон, взъерошил свои светлые волосы и, откашлявшись, заговорил с интонациями, которые слышал у полкового комиссара за несколько дней до войны на собрании офицеров полка. Молодому командиру было трудно говорить, потому что и Луговой, и Доброжин, и даже механик-водитель Бурун были старше его по возрасту. Все они были сверхсрочниками, которые прослужили в танковых войсках по четыре и пять лет. Их должны были отправить в запас еще весной этого года, но в силу усложнившейся обстановки пришел секретный приказ танкистов в запас не увольнять.
– Это временная мера, Луговой, – заговорил Соколов. – Вы же не первый день в армии, вы понимаете, что раскрытой ладонью