— Родной мой! — прошептала она, — мой любимый!
Она отняла свою руку и дотронулась до щеки мужа; их губы встретились. Он поцеловал ее, борясь со своими мучительными сомнениями. Долгие месяцы он ухитрялся не ревновать Барбару к прошлому, злился на себя, когда это время от времени все же случалось и это чувство добавляло их отношениям особый привкус. Прикосновение ее губ сразило его; казалось само сердце рвется из груди и — он целовал ее со всей страстью своей любви, а тяжелая карета все катилась, подпрыгивая и кренясь по неровной брусчатке. Монументальной шляпке Барбары грозила опасность пасть первой жертвой этого шторма страсти; хозяйке Смолбриджа пришлось, в конце-концов, вырваться из объятий супруга, чтобы поправить ее и постараться обрести, наконец, свой обычный достойный вид. Даже не подозревая об истинных причинах, леди Барбара все же почувствовала смятение, царящее в душе Хорнблауэра, и перевела разговор на другую тему, обсуждение которой, как она думала, поможет им обоим овладеть своими эмоциями прежде, чем они вновь появятся перед посторонними людьми.
— С удовольствием думаю, — заметила она, — о том высоком доверии правительства, которое оно выразило тебе, доверяя новое командование.
— Мне приятно, что это приятно тебе, дорогая, — проговорил Хорнблауэр.
— Ты прошел лишь немногим более половины капитанского списка, а они уже дают тебе это командование. Ты будешь адмиралом in petto — маленьким адмиралом.
При всем желании, Барбара не смогла бы лучше успокоить Хорнблауэра. Он улыбнулся про себя ее ошибке. Она, конечно же, хотела сказать, что он будет адмиралом в миниатюре, как говорится по-французски — en petit, но это не имело ничего общего с итальянским in petto, которое означало «втихомолку», «про себя». Например, когда Папа Римский назначал кого-либо кардиналом in petto, это говорило о том, что понтифик хочет некоторое время держать назначение втайне от широкой публики. Хорнблауэра забавляла эта синтаксическая ошибка жены; от этого она становилась ему еще ближе и роднее, созданной из такой же плоти и крови, что и он сам. Он вновь тянулся к ней, согретый нежностью взаимной привязанности, неотделимой от любви и страсти.
Карета остановилась, со стуком и скрипом тормозов, ее дверца распахнулась. Хорнблауэр выпрыгнул из нее, подал руку Барбаре, и лишь затем огляделся по сторонам. Дул свежий ветер, несомненно — норд-вест. Еще ранним утром он был только свежим юго-западным бризом, теперь же он зашел к северу и усилился. Если ветер еще немного отойдет к северу, эскадра будет заперта в Даунсе, пока он вновь не изменится — потеря даже одного часа может означать потерю долгих дней. Небо посерело; серым было и море, усеянное многочисленными барашками. Немного поодаль виднелись корабли Ост-Индского конвоя, стоявшие на якоре — очевидно, пока его командир не сочтет, что ветер уже достаточно попутный для того, чтобы поднять якоря и начать спускаться по Ла-Маншу к югу. Другая группа кораблей, севернее, очевидно были «Несравненный» и остальная его эскадра, но без подзорной трубы этого нельзя было сказать наверное. Ветер свистел в ушах и Хорнблауэр вынужден был надвинуть шляпу поглубже. За мощеной булыжниками улицей виднелся мол с десятком привычных для Дилла люггеров.
Браун стоял, ожидая приказаний, а кучер с лакеем выгружали багаж из-под фартука экипажа.
— Я возьму лодку, чтобы добраться до корабля, Браун, — сказал Хорнблауэр, — найми ее для меня.
Конечно, он мог бы приказать передать сигнал, чтобы с «Несравненного» прислали шлюпку, но привело бы к дополнительной потере драгоценного времени. Барбара стояла рядом, придерживая шляпку; ветер развевал ее платье как флаг. В это утро ее глаза были серыми — если бы море и небо были голубыми, то глаза Барбары поголубели бы тоже. И она заставила себя улыбнуться мужу.
— Если ты собираешься идти к кораблю на люггере, дорогой, — сказала она, — я бы могла отправиться с тобой. Потом люггер доставит меня обратно на берег.
— Ты промокнешь и замерзнешь, — попытался возразить Хорнблауэр, — придется идти круто к ветру — и при таком ветре это будет нелегкая прогулка.
— Думаешь, я боюсь? — спросила Барбара и мысль о том, что он ее покидает вновь, пронзила сердце Хорнблауэра болью.
Браун уже вернулся и вместе с ним несколько лодочников из Дилла, с головами, повязанными носовыми платками и с серьгами в ушах; их лица, сожженные солнцем и просоленные морем, были темными как дерево. Они, словно перышки, взвалили на спины рундуки Хорнблауэра и понесли их к молу — за девятнадцать лет войны многие морские офицеры привозили свои сундучки на Дилльский мол. Браун последовал за ними, а Хорнблауэр и леди Барбара замыкали процессию; Хорнблауэр при этом крепко сжимал в руке кожаный портфель со своими «особо секретными документами».
— Доброе утро, сэр! — капитан люггера коснулся пальцами лба, приветствуя Хорнблауэра и обернулся к Барбаре: — Доброе утро, Ваша Милость. Бриз — лучше не бывает. Пронесет вас как перышко мимо Гудвинских отмелей — даже с этими вашими неуклюжими бомбовозами. От Даунса на Скоу ветер будет в самый раз, сэр.
Вот и попробуйте сохранить в Англии секреты; даже этот каботажник из Дилла знает, какими силами располагает Хорнблауэр и куда направляется — и завтра, встретившись где-нибудь посередине Ла-Манша с французским chasse-marée — «охотником за приливами», одним из тех суденышек, которые рискуют прорывать континентальную блокаду, — сменяет табак на бренди, а заодно и обменяется новостями. А еще через три дня Бонапарту в Париже станет известно, что Хорнблауэр отплыл на Балтику с линейным кораблем и эскадрой.
— Эй вы, потише с этими ящиками! — неожиданно взревел капитан люггера, — бутылки-то не железные!
Матросы спускали в люггер остатки багажа с мола: дополнительные запасы провизии, которые Барбара сама заказала для него и качество которых так тщательно проверяла — ящик вина, ящик закусок и — пища для ума — сверток с книгами, ее особый подарок.
— Не хотите ли присесть в каюте, Ваша Милость? — спросил капитан люггера с простодушной заботливостью в голосе — пока добежим до «Несравненного», успеем промокнуть.
Барбара поймала взгляд Хорнблауэра и вежливо отказалась — Хорнблауэр хорошо знал эти тесные, вонючие каютки на старых судах.
— Тогда штормовой плащ для Вашей Милости.
Тяжелый плащ, накинутый на плечи Барбаре, накрыл всю ее высокую фигуру и колоколом свисал до самой палубы. Ветер все еще рвал шляпку у нее с головы; одним резким движением Барбара сорвала шляпку и сунула ее под просмоленную парусину плаща. В то же мгновение резкий порыв ветра взъерошил ей волосы, они рассыпались длинными прядями, она рассмеялась и, встряхнув головой, пустила их по ветру. Ее щеки горели, а глаза