Прохожу в детский сад, чувствуя, как нарастает головная боль. Сегодня явно не мой день. Плюнуть, что ли, на все и улететь с дочерью на праздник куда-нибудь в Европу, там как раз проходят Рождественские ярмарки, и царит особая атмосфера. Юля, будь она неладна, назло не даст разрешение на выезд. Хотя я знаю, как и на что надавить, чтобы ее убедить.

Все дети одеваются возле своих шкафчиков, а Поли нет. Странно, она обычно самая первая спешит домой.

– Олег Андреевич?

Оборачиваюсь и вижу молодую девушку, новенькую воспитательницу.

– Да.

– Зайдите, пожалуйста, – просит она и опускает взгляд, словно в чем-то провинилась. Забавно.

Прохожу с девушкой в комнату для игр, где на маленьком стульчике сидит моя Поля и рассматривает свои сандалии, а рядом с ней мальчишка с царапиной на щеке, весь зареванный. Нетрудно догадаться, что это Полиных рук дело. Рядом с пацаном бегает мамаша и причитает, прикладывая к его царапине ватный тампон.

– Что случилось? – привлекаю к себе внимание. Поля поднимает на меня глаза и смотрит умоляюще, комкая свое платье.

– Посмотрите, что сотворила ваша дикарка! – нервно кидает мне мамаша, осматривая недовольным взглядом. Сжимаю челюсть, сдерживаюсь. Я точно знаю, что моя дочь никогда не ударит первой.

– Полина, это сделала ты?

Дочь открывает рот, но воспитательница ее перебивает:

– Олег Андреевич, она…

– Помолчите, пожалуйста, я хочу послушать свою дочь! – обрываю девушку. Слишком резко, но я на взводе. Девушка опускает глаза так же, как Полина. Совсем молоденькая, только после института. Опыта, так понимаю, никакого. И за этот детский сад я плачу немалые деньги.

– Да, это я, – выдыхает моя дочь.

– А я вам что говорю, думаете, мы будем врать! – верещит мамаша. Игнорирую ее, словно пустое место. Глаза моей девочки наливаются слезами, но она держится, стараясь не плакать.

– Почему ты так поступила? – спокойно спрашиваю я.

– Потому что он обозвал меня.

– Как? – Поля бормочет под нос что-то невнятное.

– Не ври, мой Кирюша не мог такое сказать! Мы так не выражаемся в семье! – перебивает ее женщина, и я глубоко дышу, чтобы не нагрубить.

– Поля, говори!

– Туртушка! – с обидой повторяет Полина и стискивает кулаки.

– Да мой Кирюша и слов-то таких не знает. Она врет! – продолжает истерить мамаша.

– Я нисколько не оправдываю Полину, но ваш сын, и правда, повторил это слово много раз, дразня. Пока Полина не кинула в него игрушкой, – встревает воспитательница.

– Ну а что же вы, как педагог, не решили этот конфликт без травм?! За что мы вам платим деньги! – уже начинает откровенно орать женщина, усиливая мою головную боль. Кажется, я сейчас взорвусь и построю этих женщин.

– Извините, пожалуйста, я, конечно, отвечаю за ваших детей, но это… – начинает мямлить девушка.

– Да что вы можете, вы даже не наказали вот эту… – пренебрежительно тыкает пальцем на мою дочь. – А если бы она выбила Кирюше глаз?! Кто бы за это отвечал?! – продолжает вопить женщина, а ее ребенок начинает рыдать в голос, впитывая нервозность матери.

– Поймите, это дети, и я… – опять начинает мямлить девушка. – Мы… проведем беседу с Полиной, но и вы объясните Кирюше, что так нельзя.

– Это я должна объяснять?! – происходящее превращается в бедлам, головная боль усиливается, и я взрываюсь.

– Замолчали обе! – повышаю голос, чтобы перекричать этих кур. Женщины замолкают, воспитательница смотрит на меня испуганно и бледнеет, а мамаша поджимает губы, начиная нервно одевать сына, дергая его за руку. – Это дети, – стараюсь говорить спокойнее, но тон низкий и раздражительный. – Они сегодня поссорились, завтра помирятся. Вы, – указываю пальцем на женщину, – объясните своему сыну, что обижать девочек некрасиво. Он будущий мужчина. А я в свою очередь поговорю со своей дочерью. А вы, – указываю на воспитательницу, – проведите с детьми воспитательную беседу и донесите до них, что есть хорошо, а что плохо.

– Я сама знаю, что мне делать! – огрызается мамаша. – Ноги моей больше в этом саду не будет! – она дергает своего сына и тащит за собой.

– Поля, одевайся, – тру виски, желая, чтобы этот день побыстрее закончился. Моя дочь берет свою кофточку, натягивая на плечи, а воспитательница устало садится н стул, растерянно нас рассматривая.

Выхожу к шкафчикам, достаю верхнюю одежду дочери и рюкзачок, в ожидании копошащейся Полины. Пока выясняли, кто прав, а кто виноват, все разошлись, и мы последние. Головная боль усиливается, хочется скорее попасть на воздух и подышать.

– Полина! – поторапливаю дочь.

– Агния Александровна плачет, – грустно сообщает мне дочь. – Ты ее обидел, а она хорошая. А Кирюша плохой, он и раньше обзывался…

– Я не обижал твою воспитательницу. Я сказал по делу.

– А почему она плачет? – с претензией спрашивает Поля и снимает сандалии.

– Я не знаю. Видимо, впечатлительная, – устало тру лицо руками. – Одевайся немного быстрее. Давай поговорим в машине.

– Нет, ты сам говорил: если обидел – нужно извиниться.

– Правильно, но я не обижал.

– Обижал, она плачет! – упрямо повторяет дочь.

Вздыхаю. Женщины! С детства нелогичны. И ведь Поля манипулирует моими же словами.

– Хорошо, – раздраженно кидаю я и прохожу в игровую, где на маленьком стульчике сидит девушка и плачет, размазывая тушь по глазам какой-то сухой салфеткой. Она настолько глубоко в своей обиде, что не видит меня. Пытается быть тише, кусая губы, которые уже становятся красными от ее зубок. Маленькая, хрупкая, содрогается и комкает строгое черное платье с белым воротничком, как у школьницы. На ногах балетки и плотные колготки, на голове пучок. Похожа на первокурсницу. Кто ей доверил воспитывать детей? Она сама ребенок. В данный момент очень обиженный ребенок.

С минуту рассматриваю девушку, сжимаю переносицу. Пытаюсь утихомирить боль, которая давит на глаза. Женщины сегодня решили меня доконать.

– Почему вы плачете? Не так я был груб, как вы рыдаете.

Девушка замолкает, замирает, с минуту просто смотрит в пол, а потом поднимает на меня заплаканные глаза, распахивая их в удивлении. На секунды меня сносит от ее голубого, кристально чистого взгляда. Нереальные глаза, словно не настоящие. Голубые, с синей радужкой, слезы делают их хрустальными. Не может быть таких глаз. Это явно линзы. Опускаю взгляд на ее искусанные губы, и в голове возникает ненормальная мысль. Я хочу знать, какие они на вкус. Попробовать их вот такие искусанные, покрасневшие, немного припухшие и соленые от слез. Сумасшествие какое-то. Я явно сегодня не в себе.

– Что вы сказали? – переспрашивает девушка, быстро моргая. Ресницы у нее длинные, с мелкими капельками слез. Завораживают. Черт! Хочется врезать себе, чтобы прийти в норму. Смирнов, она младше тебя лет на шестнадцать. Очнись!

– Я говорю, не стоит так близко воспринимать мои слова.

– При чем здесь вы? Я не из-за вас плачу! – девушка ведет плечами, словно пытается сбросить с себя мой взгляд.

– В чем тогда трагедия? – мне должно быть плевать, но я почему-то задаю этот вопрос.

– Это личное, – она встает со стула, разглаживает