вместо того, чтобы отправить их на хранение в школьную спальню, в крашеный сосновый комод, определила их в собственную комнату, в шкаф красного дерева. По воскресеньям она облачала свою маленькую любимицу — всегда собственноручно — в шелковую ротонду, шляпку с перьями, горностаевое боа, французские ботиночки и перчатки. Сопровождая юную наследницу — а от мистера Фицгиббона пришло письмо, в котором говорилось, что дочь — его единственная наследница, и к ней впоследствии перейдут все его поместья, включая и Мэй-Парк в Мидлендсе, — так вот, сопровождая ее в церковь и горделиво помещая подле себя на самом виду, на галерее, мисс Уилкокс прямо сияла от самодовольства. Пожалуй, беспристрастный наблюдатель не смекнул бы, чем она гордится, и лишь пожал бы плечами, не отыскав особых достоинств у этой малолетки, одетой в дорогие шелка, как взрослая дама, — по правде говоря, мисс Фицгиббон не была красавицей, и розовые личики иных ее соучениц выглядели намного миловиднее. Будь она из семьи победнее, мисс Уилкокс тоже не приглянулись бы черты ее лица, скорее вызвав неприязнь, чем симпатию; более того, — хотя мисс Уилкокс даже себе не решалась в том признаться и всячески старалась отогнать дурные мысли — порой ей почему-то делалось не по себе и не хотелось продолжать игру в любимчики. Отчего-то ей претило окружать почетом эту девочку. Порой она испытывала смутную тревогу, задумываясь, почему, задабривая и лаская будущую наследницу, она не чувствует при этом искреннего удовольствия, не радуется тому, что девочка всегда находится при ней и под ее особым попечением. Мисс Уилкокс, разумеется, не отступалась от предпринятого, однако — лишь из принципа, из одного лишь принципа, ибо ей то и дело приходилось говорить себе: «Это самая знатная и богатая из моих учениц, она больше всех укрепляет мою репутацию и больше всех приносит денег, и только справедливо, чтоб я выказывала ей особенное снисхождение». Она и выказывала, но делала это вопреки какому-то неясному чувству, растущему в душе.

Понятное дело, незаслуженные милости, которые словно из рога изобилия посыпались на юную Фицгиббон, не пошли на благо предмету всех этих щедрот. Попав в любимицы, она лишилась места среди сверстниц, которые решительно отвергли ее общество. Им не пришлось подчеркивать свое недружелюбие — почувствовав, что в классе ее сторонятся, она тотчас смирилась со своим положением: малышка была замкнутой. Нет, даже мисс Уилкокс она никогда не казалась общительной. Посылая за девочкой, чтоб предоставить ей возможность щегольнуть изящными нарядами перед собравшимися в зале посетителями, и особенно приглашая к себе в гостиную, чтобы скоротать с ней вечерок, мисс Уилкокс испытывала странное замешательство. Директриса всегда была приветлива, старалась развеселить и вызвать на откровенность юную наследницу, и если все эти ухищрения пропадали втуне — а пропадали они неизменно, — в том не было ее вины. Однако мисс Уилкокс была не из тех, кто легко сдается, и какова бы ни была подопечная, покровительница из принципа не отказывалась от своей методы.

У любимчиков не бывает друзей. Об эту пору в «Фуксию» наведался один джентльмен и, когда взгляд его упал на мисс Фицгиббон, у него вырвались слова: «Что за несчастный вид у этой крошки!» — разряженная мисс Фицгиббон в полном одиночестве вышагивала по дорожке, а рядом весело играли девочки.

— Кто эта бедная малышка? — спросил он вновь. Ему назвали ее имя и положение.

— Бедная крошка! — повторил он, глядя, как она мерит шагами дорожку — туда, потом обратно: спина прямая, руки — в горностаевой муфте, нарядная ротонда искрится на зимнем солнце, большая шляпа из итальянской соломки бросает тень на личико (по счастью, не похожее на лица остальных учениц).

— Бедная малышка! — не унимался джентльмен. Отворив окно гостиной, он продолжал следить за обладательницей муфты, пока не поймал ее взгляд и не поманил к себе пальцем. Когда она приблизилась и обратила к нему взор, он наклонился и спросил:

— Ты не играешь, детка?

— Нет, сэр.

— Что ж так? Ты что же, не такая, как другие? Ответа не последовало.

— Наверное, все говорят, что ты богатая, вот ты ни с кем и не водишься?

Юная мисс не стала слушать. Он потянулся задержать ее, но, увернувшись от его руки, она побежала прочь и быстро скрылась из виду.

— Что вы хотите, она единственная дочка, — стала оправдывать ее мисс Уилкокс, — отец, должно быть, избаловал ее; будем же снисходительны к ее маленьким капризам.

— Хм! Боюсь, одним снисхождением тут не обойтись.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мистер Эллин, тот самый джентльмен, которого мы упомянули в предыдущей главе, обычно направлял свои стопы куда заблагорассудится, а так как определенных занятий у него не было и он очень любил посудачить о чужих делах, ему угодно было посещать довольно много разных мест. Вряд ли он был богат, ибо вел слишком скромный образ жизни, но деньги у него, должно быть, все-таки водились, ибо, будучи человеком досужим, имел и дом, и слугу. Он часто говорил, что прежде состоял на службе, но если и так, то оставил он ее, надо полагать, недавно, ибо отнюдь не выглядел старым. А уж в гостях, по вечерам, слегка разгорячившись от беседы, порой казался и вовсе молодым, но очень уж был переменчив: и настроение, и выражение лица, и глаза — то голубые и веселые, то серые и мрачные, то вновь зеленые и лучистые, — менялись по-хамелеоньи. Описывая его в общем и целом, можно сказать, что он был светловолос, роста среднего, скорее тощ, но при этом очень крепок. В наших краях он жил не более двух лет, и о прошлом его ничего не было известно, но так как в местный круг его ввел ректор — чье положение в обществе, семья и знакомства были безупречны, — все двери тотчас отворились перед ним, и до сего дня ничто в его поведении не заставляло пожалеть об оказанной ему чести. Иные, правда, говорили, что он «та еще штучка», и полагали, что он со странностями, но прочие, не видя оснований для подобной аттестации, считали его безобидным и спокойным, не всегда, впрочем, достаточно открытым и понятным, как того хотелось бы. В глазах у него прыгали чертики, порою и в словах проскальзывало что-то трудноуловимое, но слыл он все же человеком благомыслящим.

Мистер Эллин нередко заглядывал к барышням Уилкокс, порою оставаясь выпить чаю. Похоже, он охотно угощался чаем с булочками и был не прочь поучаствовать в разговоре, неизбежно сопровождающем чаепитие. Поговаривали, что он меткий стрелок и удачливый рыбак, но, в первую очередь, он показал себя большим любителем посплетничать — уж очень ему нравилось перемывать чужие косточки. Как бы то ни было, он