Минут пять я стояла перед гордым фасадом посольства с отвисшей челюстью.
Вот идиотка. Прахова кошелка. Ядрена мандаринка!
…Отлично. Я еще не оклемалась, но ко мне уже возвращается навык самобичевания. Тоже успех, в принципе.
Стражники у дверей подозрительно хмурились, поочередно указывая на меня глазами, мол, что с ней делать будем, дружище? А что с ней поделаешь — пока на ступени не шагнула — ни в чем не виновата. За любопытство денег не берут.
Наконец, я с тяжелым сердцем отвернулась и побрела обратно к центру Пика Волн. Сердце глухо билось. Как глупо!
— Так, ладно, — я выпрямила спину, гордо задрала подбородок и уткнула руки в боки по старому рецепту Кадии, — Сейчас что-нибудь придумаем.
Проходивший мимо шэрхен с собачкой покосился на меня. Ох, точно. С «пляжной» привычкой размышлять вслух, чтобы не свихнуться, теперь тоже надо завязывать.
— Вы не подскажете, где здесь ближайший ломбард? — спросила я, воспользовавшись его любопытством.
— Там, — он неопределенно махнул рукой в сторону витых башен неподалеку. Я деловито направилась в указанную сторону.
Согласно табличке у входа, ломбард тут действительно был. На шестом этаже. Шесть десятков ступенек, что к нему вели, я посвятила волшебной науке Вытаскивания Себя из Депрессии. Так, на каждой ступени я придумывала по одной причине быть благодарной и довольной жизнью. «Я в стране, где мои предки жили восемь веков, ура!». «Я все еще жива, ура!». «Я уже гораздо ближе к Шолоху, чем вчера, ура!», «И к шестому этажу тоже ближе, чтоб б вас, праховы небоскребы… В смысле, ура!». Под конец с причинами было туго, но я кое-как справилась. Ввалилась с жизнерадостной улыбкой, натянутой всего-то на восемьдесят процентов. Добровольно эта гостья пока еще не хотела возвращаться.
Но моя лицемерно довольная рожа все равно расположила ко мне горбатого ростовщика.
Он сходу предложил выкупить у меня плащ-летягу за баснословную цену в сто монет (ему очень приглянулся плотный лазурный шелк), но я отказалась. Вот еще! Летяга сейчас — мой единственной друг.
Зато я вытащила из самого дальнего, самого глубокого потайного кармана значок Ловчей — и со звоном плюхнула его на стойку.
Бронзовая бляшка размером в пол ладони приятно тыкалась мне в ребра все последние дни. Это был единственный предмет, помимо фонарика Карла, который шолоховские тюремщики не нашли во время обыска перед тюрьмой. Но фонарик остался в карцере, а вот значок — значок невольно отправился путешествовать вместе со мной.
Ростовщик, глядя на удостоверение, округлил глаза:
— Вы точно хотите это продать?
— Да. Точно, — твердо сказала я, хотя пальцы слегка дрогнули, будто инстинктивно сжимаясь вокруг значка.
Профиль ястреба на эмблеме смотрел на меня с укором.
Ростовщик замялся. Потом тактично объяснил:
— Ничем не могу вам помочь, леди. Это незаконно.
— Хорошо. Черный рынок у вас тут есть?
Оценщик аж подавился.
Его подслеповатые глаза, блеклые, как у крота, сощурились, сжимаясь в две щелочки. Сгорбившись еще сильнее, ростовщик сказал, понизив голос:
— Я прошу прощения, но у нас не принято задавать такие вопросы вслух…
— Могу написать на бумажке, — я равнодушно пожала плечами.
Потом приложила правую руку к сердцу и тоже сгорбилась, чтобы быть с ним на одном уровне:
— Честное слово, я не от хорошей жизни значок продавать собралась. Мне позарез нужны деньги. Так сильно, что сейчас я даже не могу вам заплатить за информацию, хоть и хочу.
Оценщик суетливо замахал рукой, мол, что вы такое говорите, девушка! Потом смягчился и обеспокоенно заглянул мне в глаза:
— Он хотя бы ваш?
Я задрала левый рукав летяги. Татуировка Ловчей, полная копия значка, покрывала мое предплечье. Она не светилась, но иностранцу-шэрхен это не показалось подозрительным.
— Хорошо, — вздохнул горбун.
Он наклонился, покопался под прилавком и вылез обратно с какой-то грязно-серой визиткой:
— Отправляйтесь в портовый квартал. Отдайте это уборщику в баре «Тридцать три селедки». Он проведет вас.
Я горячо поблагодарила и пошла к выходу из ломбарда.
— Но я бы все-таки не продавал! — крикнул мне в спину ростовщик.
— Это всего лишь значок, пустая формальность, — соврала я и вышла в темный башенный подъезд.
* * *Большая часть города Пик Волн была застроена округлыми домиками, похожими на юрты Иджикаяна. Для них шэрхен использовали тот же черный, губчатый материал, что и для спиралевидных башен. Из-за темного цвета, занимающего в городе главную роль (здания, скалы, сосны), он казался мрачным даже в солнечный июньский день.
Я поежилась. Чернота архитектуры давила на мою и без того ослабленную одиночеством психику. Единственное, что чуть примиряло меня с этим городом — это понимание того, что Полынь прожил тут пятнадцать лет.
Пятнадцать лет! Получается, все детство? Все подростковые годы куратора прошли здесь, за изучением запредельной магии Ходящих? Я представила себе маленького, насупленного, лохматого Полынь, уворачивающегося из-под лошадиных копыт на оживленных улицах Рэй-Шнарра, и мне немного полегчало. Хоть что-то общее у нас с этим городом есть. Жить можно.
Портовый квартал встретил меня запахами гнили, рыбы, потных тел. В Пике Волн вечерело, и толпы моряцкого народа косяками плыли туда и сюда. От общего потока отделялись ручейки посетителей, вливающихся в кабаки и таверны. Я шла, слегка расставив локти — необходимый градус самозащиты. Какой-то бойкий мальчишка попробовал вытащить у меня отсутствующий кошелек, за что мигом схлопотал оплеуху.
— Злыдня! — обиженно возопил он и юрко скрылся в толпе.
Дело было на набережной, у самого парапета. После слов мальчишки я перегнулась через перила и обеспокоенно заглянула в темные воды гавани.
Злыдня?
Отражение было сложно разобрать. Такое же, как и остальные — ничем не выделяющееся, черное отражение в дрожащей воде.
Может, и злыдня…
Становится ли злым человек, выяснивший, что жил в глобальном царстве иллюзий? Когда его знакомый сиротка оказывается богом, парень подружки — убийцей, куратор — преступником, однокурсник — почти что трупом и так далее? За Лиссая, попавшего в мерзкие мохнатые лапки звериных приспешников, особенно болела душа.
Но если болит — значит, что-то хорошее в ней есть. Пусть и скрытое под защитной коркой, наросшей за последние дни.
Что-то хорошее, отложенное на потом, когда наконец-то вернусь в Шолох.
Вернусь домой, приду в себя. Нужно просто немного потерпеть.
Так не путай теплое с мягким, мальчик. Я не злая, а сосредоточенная. Надеюсь…
****
Судя по всему, «Тридцать три селедки» были главным баром на деревне.
Железная вывеска, изображающая стайку рыб, выпирала далеко за пределы привычной плоскости. Селедки, все тридцать три штуки, как бы плыли от стены по направлению к улице, и их гипотетически пустые пасти щерились острыми зубами. Постмодерн, красота.
Я с опаской прошла мимо двух горилл-охранников. Они были бы рады попросить к осмотру мою сумку, да вот беда — сумкой-то и не пахло. Равно как и платежеспособностью, вследствие чего я лишилась традиционного «хорошего вечера, леди».
В баре негде было