Умный ответ, решил Хьюберт. Умный, но вовсе не просвещенный. Что бы это ни означало.
«Во всяком случае, сам я сейчас просвещаюсь, получаю образование, – думал Хьюберт, торопясь с пустыми руками к шоссе, на этот раз, к его великому облегчению, никем не преследуемый. – Вот ведь как, я живу здесь, в Америке, где прожил всю жизнь, а не имею ни малейшего понятия о том, как много вокруг людей, вынужденных обитать под мостами».
14. Глаза, горящие от голода
Это был последний день Президента Спада Томпсона в Большом Доме, и хотя быстро приближалась полночь, он не мог заставить себя уйти. Лучи фар от машин, бегущих по Трансильвания-авеню, ползли по потолку Продолговатого кабинета, где он сидел в темноте, в отчаянии мечтая о напитке, более крепком, чем имбирное пиво, которое он меланхолично побалтывал сейчас в бокале. Спад провел ладонями по гладкой поверхности старого письменного стола, привычно уперся локтями в чуть заметные углубления на крышке, образовавшиеся за рекордные пять сроков его президентства… Будущее представлялось огромным, невообразимым, пугающим.
Наконец он опустил голову на руки – отдохнуть.
Бывшему Президенту Спаду Томпсону снимся сон. Во сне он увидел несколько крупных темных фигур, напоминавших огромных воронов или каких-то хищных птиц. Они кружили в воздухе высоко над куполами и монументами Столицы. Они кружили в восходящих потоках воздуха, почти не испытывая необходимости взмахивать крыльями. В то время как Бывший Президент наблюдал их полет, к ним присоединились другие птицы, потом еще и еще, скоро их были уже десятки, а затем и сотни. Спад все смотрел, а они начали снижаться. Они спускались все ниже и ниже огромными ленивыми кругами, неторопливые, уверенные в себе и в своем предназначении, словно стервятники, спускающиеся на пир, который не требует спешки, ибо добыча уже мертва.
Потом, когда птицы стали кружить еще ниже, Спад разглядел, кто они были на самом деле. Оказалось, это вовсе не птицы, скорее люди – мужчины в темных костюмах с широко распахнутыми пиджаками, чтобы, как крыльями, ловить ветер, время от времени лениво взмахивая полами. Их галстуки свисали прямо вниз, словно маятники, и каждый мужчина сжимал в зубах сигару, однако длина сигар была разной. Облачка дыма выходили у них изо ртов, а они все кружили и спускались, спускались, спускались, теперь двигаясь более энергично; глаза их горели от голода, и они один за другим садились среди столичных зданий, чтобы наброситься на еду.
Часть вторая
15. Фарс силы тяжести
Они все время проходили мимо друг друга. Как-то раз, когда Бадди шел по тротуару в Цинциннати, он прошел мимо Ронды, готовившей репортаж для газеты «Бродячая кость». Она была так близко, что они могли бы соприкоснуться руками, если бы только каждый из них узнал другого и понял, кто он такой. Но визг тормозов отвлек внимание Бадди в критический миг, и их глаза не встретились; так что это событие было отмечено лишь странным чувством смещения, возникшего у каждого в душе: так мог бы чувствовать себя кусок железа – если бы чувствующее железо существовало в реальной жизни, – когда его подносят к магниту.
Три года спустя, в Провиденсе, Ронда садилась на поезд, как раз когда Бадди выходил из вагона. Она чихнула, и Бадди сказал: «Будьте здоровы». В тот момент, когда двери вагона закрылись, его охватила тоска, и он долго стоял, глядя вслед исчезавшему вдали поезду, совершенно не понимая, в чем дело.
Однажды вечером, в Мемфисе, Бадди взял билет из рук Ронды, входившей в шатер цирка; но, хотя у Ронды вдруг возникло явное ощущение, что ей необходимо немедленно, тут же на месте остановиться, за ней тянулась длинная очередь посетителей, и она не могла придумать никакого разумного повода, чтобы так поступить. К тому времени, как Бадди закончил работу, Ронда исчезла в беспорядочно движущейся толпе.
В те годы оба они беспрестанно ездили с места на место: Бадди из-за цирка, а Ронда из-за «Бродячей кости», и странный магнетизм судьбы словно нарочно снова и снова подталкивал их поближе друг к другу, как бы в надежде, что они в конце концов найдут возможность поговорить. Такая возможность наконец возникла в тот день, когда намеревавшиеся вскоре стать знаменитыми «Артисты Цирка-Шапито за Новый Мир» демонстрировали свое искусство у Большого каньона.
День вставал яркий и теплый, как чаще всего и бывало у Большого Каньона ранней осенью. Бадди вышел из своего фургона, потянулся и прищурился от мягкого сияния. Светлые пальцы солнечных лучей протянулись по всему небу, а затем и само солнце выкатилось из-за горизонта, и его свет разлился над пустыней. Бадди стоял у фургона, ощущая, как рассветное тепло гладит ему кожу.
Земля здесь отлого спускалась к краю каньона всего в метре от того места, где стоял Бадди. Большая часть каньона лежала в тени, низкие косые лучи не смогли сюда добраться: черный провал в земле был заполнен тьмой, словно ночной мрак залил его до самой нижней точки и все еще оставался там. Однако снопы солнечных лучей уже начали прокладывать себе путь к тем склонам каньона, которые глядели на восток, высвечивая их природные черты: остроконечные скалы и пики, напоминавшие каменные минареты или колокольни церквей, были раскрашены всеми красками зари. Здесь присутствовали оранжевые тона, желтые, красные, даже пурпурные – слишком резкие для камня, – подумал Бадди, тона, какие камень в более уравновешенных районах страны и вообразить бы себе не мог, не то чтобы принять.
Бадди шагнул поближе к краю; лагерь был тих, хотя рядом с каньоном расположилось множество фургонов. Точками, там и сям, были видны одинокие фигуры, в молчании стоявшие, как и Бадди, наблюдая ежедневно повторяющееся чудо. По мере того как солнце поднималось все выше, его лучи пробирались все глубже в ущелье; в одном месте, справа и довольно далеко от Бадди, излучина каньона смотрела на восток так, что лучи солнца падали в нее, добираясь до самого дна. Они проникали все дальше и вдруг высветили полосу реки на дне, будто река только что, в этот самый миг, обрела свое существование, посверкивая,