Прошло, однако, не так уж много времени, прежде чем Ронда взялась за более крупные проблемы. Правительственный контракт на шахтные работы по изысканию не замеченных ранее резервов времени на островах Американского Самоа (эти резервы, как утверждалось, сохранились главным образом потому, что в течение многих веков существовали вне основных потоков истории) пришлось похерить, после того как тысячи школьников, организованных Рондой, улеглись на землю так, что их тела образовали слова лозунга «ОСТАВЬТЕ ВРЕМЯ В ПОКОЕ!» и преградили дорогу движущимся бульдозерам. Это событие вынесло островные территории на первые полосы газет по всей стране – всего лишь второй случай за всю историю нового времени: первый, кстати говоря, произошел за несколько лет до этого, когда отец Ронды был назначен Первым Афро-Американским Губернатором Американского Самоа. Отец Ронды, Джонсон Е. Джефферсон, стремившийся получить уже привычный доход от передачи правительственного контракта местным подрядчикам, после этой акции протеста не разговаривал с дочерью целый месяц.

Однако надо сказать, что молчание было для Ронды давно привычным и хорошо знакомым делом. Девочка произнесла первые в своей жизни слова, лишь когда ей исполнилось четыре года. Заговорила так поздно, что врачи и психологи, обследовавшие ее, успели решить – девочка останется немой навсегда.

Но в один прекрасный день она подняла глаза от своих игрушек и взглянула на нескольких человек, стоявших у ее манежа: там был ее отец, красивый, темнокожий, неподвижный, в форменном мундире министерства иностранных дел США; ее мать, прелестная, с миндалевидными глазами, столь же неподвижная, как отец; и уже знакомые профессионалы-медики. Вдруг, поразив всех собравшихся до глубины души, девочка произнесла фразу, над которой уже довольно долго размышляла:

– Все вы – просто кучка притворщиков!

Когда потом ее спрашивали, отчего же она ждала до четырех лет, чтобы заговорить, на отвечала:

– Мне казалось, что нет ничего такого, о чем стоило бы говорить.

Но, раз начав, Ронда уже не останавливалась, словно открылись шлюзы.

Второй набор слов, произнесенных ею, когда она, в пижамке, появилась в дверях гостиной, где родители устроили прием для высоких иностранных гостей, был таков:

– Как тонко ни нарезай, все будет таже колбаса!

Сомнений не оставалось: Ронда неукротима. Кожа – кофе со сливками, глаза – две огромные слезинки, волосы – целая шапка пружинистых колец. И очень часто ей самой казалось – неукротимость живет у нее внутри: неукротимые мысли, неукротимые чувства, неукротимые желания… Будто десятки разных сосуществующих в ней кровных линий отталкивают друг друга, чтобы втиснуться на нужное место. И она всегда утверждала, что знала (даже тогда, когда играла в своем манежике, обдумывая всякие вещи, но не говоря о них ни слова), что она – человек будущего, и если генетика всех и каждого сможет перемешиваться еще хотя бы век или два, все в мире будут выглядеть как она. Позднее, когда бы ей ни случалось оформлять бумаги, где была графа «раса», – при поступлении на работу или в школу или заполняя анкету правительственного учреждения, – она писала: «Беж. Того же цвета, какой когда-нибудь будет у всех».

К тому времени, когда ей исполнилось десять, Ронда уже вполне компенсировала потраченные на молчание годы, более того, она бегло заговорила на пяти языках, включая полинезийский, греческий, древнеитальянский и язык индейского племени чокто. Этот последний лингвистический штрих достался ей по наследству от отца, который, несмотря на то, что пресса всегда именовала его Первым Афро-Американским Губернатором Самоа, постоянно утверждал, что он на одну треть происходит от коренных жителей Америки, а на одну треть – белый, так как он прямой потомок Томаса Джефферсона. Во всяком случае, эти три кровные линии непрестанно воевали между собой внутри него так же яростно, как и во внешнем мире. Мать Ронды, от которой девочка унаследовала сужающиеся к уголкам глаза и стройную, с длинными ногами фигуру, была наполовину японкой, наполовину коренной полинезийкой.

В результате такое генетическое смешение, как постоянно утверждала Ронда, можно было исчислить исключительно с помощью логарифмов – методики исчислений, в которой она вскоре стала разбираться как настоящий дока.

– Эта работа – просто совершенство! – воскликнула учительница математики, когда, при переходе из младшей школы в среднюю, Ронда подала ей свой экзаменационный тест. – Как тебе удалось это сделать?

– К счастью, случилось так, что я – гений, – ответила ей Ронда.

Несмотря на то что на островах Самоа царил зной, она всегда говорила, что главное ее воспоминание о детстве – холод: холодные слова, холодная манера поведения, холодные глаза, холодные мундиры – холод, холод, холод, холод. Что пошло в мире не так? Казалось, что все должно было бы идти совсем иначе.

«Наступила ледовая эра, – думала Ронда. – В ней мы и живем».

Какой же иной жизни она желала? Ей мечталось о фейерверках, о дерзаниях, о браваде, о жизни, опрокидывающей все и всяческие барьеры, реальные или воображаемые. Хотелось жизни, преодолевающей страдания, жалость к себе и фальшь столь же легко, как антилопа преодолевает прыжком изгородь из колючей проволоки, в то время как коровы, полные самодовольства и тупости, взирают на эту изгородь, ничего не понимая. Жизни, преодолевающей грех – да, грех! – слепоты и компромисса.

Если бы только ей удалось справиться с чувством одиночества, с этим непрестанным, причиняющим боль ощущением, что в самом центре ее существа – пустота, будто что-то когда-то, в какой-то незапамятный миг ее прошлого заполняло это место, но было вырвано оттуда и утрачено навсегда.