Спустя пять лет Гириджа Прасад Варма, первый индийский стипендиат Содружества, вернулся домой с докторской диссертацией, которую он закончил двумя словами на родном языке: “Джай хинд”. Своему научному руководителю он перевел эти слова как “Индийский народ победит!”. В 1948-м, на первом году независимости, по распоряжению новоиспеченного премьер-министра Индии Гириджа Прасад взялся[5] за организацию Государственной службы лесного хозяйства.
Большинство вечерних разговоров среди аллахабадских чаевниц вертелось вокруг дальних и порой весьма замысловатых связей между ними и этим блистательным холостяком. Но чем его привлекли Андаманы? — недоумевали тетушки. Ведь всем известно, что там обитают только голые туземцы, а из приличных людей туда до недавних пор попадали разве что ссыльные, борцы за свободу. Ходят слухи, что на этих островах совсем нет коров и оттого местным жителям приходится пить чай без молока.
Одна из участниц этих бесед, обладательница золотых медалей по математике и санскриту Чанда Деви, почувствовала облегчение. Медали сковывали ее, как пояс верности. Кто осмелится взять в жены умную и образованную девушку? Только кто-нибудь, отвечающий еще более высоким стандартам. Вообще-то, будь ее воля, она вышла бы за дерево. Ей одинаково не нравились и женщины, и мужчины, мясоеды — еще меньше, а поедатели говядины — меньше всех. Но в 1948-м выдавали замуж даже мизантропок, хотя бы ради увеличения численности рода.
Свести их вместе было суждено согбенному, исхудалому бабе́ с берегов Сангама — места слияния Ганга, Ямуны и мифической Сарасвати. Эти песчаные берега всегда кишели паломниками, которые пели, стенали и громко молились, создавая у местных лягушек впечатление, будто брачный сезон здесь продолжается круглый год.
Мать Гириджи Прасада, закутанная в гонгат[6], явилась к старцу с подношением — бананами и гирляндой из солнечных ноготков. Коснулась его ног и заговорила взволнованно, сбивчиво. Ее сын исключительно умен, обладает исключительно высоким статусом, его ждет исключительно светлое будущее. Кроме того, он исключительно красив. Он сохранил черты матери, а отцовский у него только подбородок.
— Так в чем же трудность с вашим сыном, бехенджи? — поинтересовался святой.[7]
— Я не могу найти ему достойную жену!
— Но в чем же трудность? — снова спросил мудрец.
Мать Гириджи Прасада уже собиралась повторить свой ответ. Но, увидев на лице старца улыбку, осеклась. Святые люди имеют манеру говорить загадками и обрывками фраз. В полной тишине баба́ съел половину банана, взял гирлянду и подбросил в воздух. Та перевернулась несколько раз и упала на плечи погруженной в пение гимнов Чанды Деви, немало ее удивив. Так и был определен брак между мужчиной, который изучал деревья, и женщиной, которая с ними говорила.
— Но как же так, баба́? — взмолился отец Чанды Деви — теперь пришел его черед жаловаться. — Моя дочь не говорит по-английски, она убежденная вегетарианка. А этот человек, которого вы ей выбрали, — он написал диссертацию по английским названиям растений, и… и я слышал, что он ест говядину!
Старец очистил другой банан.
— Ты видишь только то, что творится в настоящем, сынок, — сказал он и протянул расстроенному отцу кожуру: пусть поможет ему совладать с метафизическими истинами.
Истина в том, что вместе их свели острова. Чанда Деви мечтала сбежать из своего душного жилища в компанию деревьев. С Гириджей Прасадом все обстояло несколько сложнее.
Хотя острова дали свое имя окружающему их Андаманскому морю, этим их покладистость и ограничилась. Куры здесь сидели на ветвях манго, как голуби. Бабочки, засыпающие на лету, падали, кружась, точно осенние листья. Крокодилы-аскеты медитировали на опушках мангровых рощ. У видов андаманской флоры и фауны не было названий. В течение очень долгого времени эти острова никто не мог колонизировать, потому что непроходимая чаща хранила в себе не только секреты естествознания. В ней прятались странные племена — остатки народов, в незапамятную пору мигрировавших вдоль берегов Индийского океана. Эти люди предпочитали языковой путанице чтение мыслей и облачались лишь в первобытную ярость. Для защиты от сифилиса цивилизации у них имелись лишь луки и стрелы. Их мир был гигантским островом, который удерживала от распада не гравитация, а огромные лианы.
На этой узловатой нитке островов Гириджа Прасад надеялся вести ту жизнь, о которой мечтал, — уединенную. Истый ученый и бестрепетный холостяк, он обращался с каждой женщиной как с сестрой, теткой или племянницей. Он не замечал, что притягательность девственных лесов объясняется не только их неисследованностью, но еще и перспективой консуммации. Здесь его мир претерпел землетрясение. Однажды на лесной прогулке он увидел дерево, которое на самом деле было двумя переплетенными деревьями, и по его телу пробежала дрожь. Фикус священный обвился вокруг ствола андаманского птерокарпуса высотой в шестьдесят футов. Впервые в жизни Гириджа наткнулся на два взрослых дерева, растущих в коитальном объятии; их кроны заслоняли собой небо. Орхидеи-паразиты нашли опору в этом сплетении. Раковая опухоль высоко на стволе нарушила течение его мыслей своей почти человеческой физиономией — деревья будто смотрели на него в ответ. Бугристые корни расползались по земле бледными удавами. Ему чудилось, что они потихоньку подбираются к нему и замирают у самых его ног. Стоя там, Гириджа Прасад чувствовал себя суетливым муравьем, тянущимся к невозможному.
Так что позже, когда мать принялась подыскивать ему невесту, он не стал возражать. Наука научила его, что все сущее опирается на мужское и женское начала. А острова соблазнили красотой всего сущего.
Через месяц после прихода муссонов четыре стены и крыша, предназначенные для защиты молодоженов от воды, превращаются в чистый символ, что-то вроде теплого пожелания, оставленного напоследок Британией. Ибо дождям удается проникнуть в самую глубь их бытия. Рушится невидимая стена, и прибывших захлестывают интересы и переживания из другой поры.
Когда Гириджа Прасад прибыл сюда, он верил в полуправды вроде той, что гласит: “Человек — не остров”. Лишь через год он понял, что и остров тоже не остров. Это часть более крупной геологической формации, включающей в себя все земли и океаны мира. В полумиле от дома он обнаружил живое растение, которое раньше находили только как окаменелость на Мадагаскаре и в Центральной Африке.
В день, когда ливням и его роману с бифштексом суждено было завершиться, Гириджа Прасад посвятил свои рабочие часы изучению предка всех материков. Пангея — сверхконтинент, единое