Случается. Я работаю на стройках. Делаю самую разную работу. Какое-то время был плотником. Это был нон-стоп, все время сыпались заказы, и все дальше и дальше от дома. Строительство обычно длится долго, мне надоело. Я занялся электрикой, сантехникой. Теперь я сам себе хозяин. Делаю всё – каменно-строительные работы, полы, ванные комнаты, кухни. Никакого тебе больше начальства, с этим покончено.

Я посмотрел на его руки. Такие же, как я их помнил. Может, слегка загрубели. Ладони чуть шире.

Он открыл ящик стола, вынул толстый крафтовый конверт, протянул мне. Я засунул туда руку, нащупал маленькие пластиковые квадратики. Подцепил десяток и выудил на свет посмотреть.

Полароидные снимки. Пожилая пара в кабине кемпинг-кара на бретонском побережье. Водитель фуры, маленький, сухонький, как старое дерево, с поднятым большим пальцем за рулем своего десятитонника. Дюжий бородач в розовом поло на парковке зоны отдыха. Лысый губастый старик, весь в морщинах, брови вразлет, улыбается за рулем купе.

Кто это?

Люди, с которыми я знакомлюсь.

Которые тебя подсаживают?

Которые берут меня к себе в машину. Мы какое-то время общаемся.

Ты их всех фотографируешь?

Стараюсь. Иногда забываю. Или они останавливаются в опасном месте, я едва успеваю выскочить, они должны сразу стартовать. Но каждый раз, когда могу, прошу разрешения их сфотографировать.

И они не отказываются?

Случалось. Раза два-три, не больше.

Я стоял и рассматривал десятки лиц.

И много их у тебя?

Не знаю. Наверно, штук двести. Или триста. Я начал года два назад.

Взгляд мой остановился на снимке, сделанном почти в самом центре Парижа, у метро “Шато-д’О”, рано утром, перекресток был еще пуст. Высокий человек с ухоженной бородой, в роговых очках и несколько чопорном костюме возле серого БМВ.

Этого я встретил около трех утра. Здесь, на фото, уже семь, он только что меня высадил. Трудно поверить, но этот тип оказался моим спасителем. Я был без шансов, застрял ночью на заправке между Анже и Ле-Маном. И ни одной машины, разве что изредка какая-нибудь компания заезжала заправиться и ехала гулять дальше. Ничего подходящего. Я уже почти смирился с тем, что придется там заночевать. И вдруг появился его автомобиль – тонированные стекла, безукоризненная серая краска. Серьезный начальник, вставший за несколько часов до рассвета, чтобы к утру быть в Париже на огромной стройке, где прорвало канализацию. На такого я бы ни сантима не поставил, а он мне тут же открыл дверцу. Не успел я сесть, как сразу уснул, настолько был измотан. Он мог бы обидеться, но нет. Когда я проснулся, мы проезжали Ле-Ман и весь остаток пути проболтали. В полседьмого были уже у Порт-де-Версаль, и поскольку у него еще оставалось время, он благородно подкинул меня на правый берег.

Мы вместе посмотрели другие снимки. Молодой парень с усталой улыбкой, тоже ночью, протягивает к объективу банку “Ред Булла”, как бы чокаясь, лицо озарено вспышкой, глаза красные. Мужчина за рулем белого пикапа, крупный подбородок, флисовая куртка труженика, привычного к холоду.

С этим я встретился в Ниверне. Бывший управляющий лесопилкой, занявшийся прокатом велосипедов. Всю дорогу он показывал мне деревья, рассказывал, сколько им лет, что можно сделать из каждой породы, сколько теряется при рубке бука, ели, дуба, какая бесхозяйственность эта новая мода обтесывать бревна для удобства их транспортировки морем на другой конец света. И еще всякие секреты, о которых я и не подозревал. Как сохраняют дерево с помощью пропитки. Как сушат бочарную древесину. Какими способами можно очистить поверхность от пятен танина. Как происходит до миллиметра точное выпиливание клепок для винных бочек, всегда вдоль, сверху вниз, по волокнам, неудивительно, что это стоит черт-те сколько.

Автостопщик положил фото мужика в куртке и взял другой портрет – хитроватая улыбка, гнилые зубы, впалые глаза, заросшие щетиной щеки, но во взгляде тем не менее что-то светится.

Этот тогда только что освободился из тюрьмы в Тарасконе. Цыган из Сен-Лоран-дю-Вар, сын торговца металлоломом, он рассказывал, как его отец в свое время топором разбивал автомобили на свалках, а потом продавал лом на вес. Сам он в семь или восемь лет чуть не погиб от удушья, играя на большой свалке в прятки. Спрятался в старом холодильнике, дверца захлопнулась, и сколько парень ни вопил, никто не мог его найти. Он слышал, как мать и тетка изо всех сил кричат: “Зеппи, Зеппи, ты где?” Он орал в ответ, до хрипоты орал, но звук наружу не проходил. В конце концов мать увидела кончик шарфа, который застрял в дверце. Она спасла его в последнюю минуту, он уже весь посинел.

Автостопщик замолчал.

Из единственного окна его маленького кабинетика мы видели, как Агустин вышел в сад и принялся лупить мячом об стенку. Хлоп. Он отбивал с лету. Хлоп. При каждом ударе кожаный мяч стукался о каменную стену дома.

Я провел рукой по разложенным на столе снимкам.

Ты их всех помнишь? – спросил я.

Не всё, о чем мы говорили, но какие-то детали. Нравился мне человек или нет. Его манера говорить о жизни. Общее ощущение при расставании в конце. Просто благодарность за оказанную услугу или радость оттого, что мы пересеклись в этой жизни на пару часов.

Женщин совсем немного, заметил я.

Да, правда. Но все-таки есть.

Он порылся в стопке, вытащил фотографию, на которой с ним прощалась девушка нашего возраста. На заднем плане сосны, оливы, каменные дубы, заросли можжевельника. Где-то на Средиземноморском побережье. Красивый свет, слегка золотистый. Предвечерний. У девушки невероятно белая кожа, очень черные волосы. Она смотрит в объектив с вызовом, шутливо позирует, посмеиваясь над собой, солнечные очки съехали на кончик носа, брови нахмурены.

Красивая, сказал я.

Он поднес снимок к маленькой настольной лампе, чтобы получше разглядеть лицо.

Я проехал с ней весь путь от Перпиньяна до Ниццы. Она возвращалась из Испании в Италию. Препод литературы из университета Болоньи. Влюбленная в Лобу Антунеша, в Клода Симона, в кучу авторов, про которых ты мне все уши прожужжал. Не боишься подсаживать незнакомцев вроде меня? – спросил я в какой-то момент. Она засмеялась: Ты что думаешь? Я же выбираю. Раз я тебя взяла, значит, увидела и подумала: годится, давай. Давай, этот мне нравится, хочу ехать с ним вместе.

Он протянул мне снимок, чтобы я на нее посмотрел.

Мы болтали всю дорогу. О жизни. О нас. Я даже задал ей тот же вопрос, что и остальным водилам: что делать? Вопрос ленинский. У Ленина это вопрос стратегии, самый что ни на есть практический. Что надо сделать, чтобы захватить власть здесь и сейчас, в той России, какой она была в 1917-м. А я задаю себе этот вопрос применительно к жизни вообще, сказал я ей. Что делать вообще, как по-твоему? С жизнью. Со смертью. С любовью.

Автостопщик иронически хмыкнул.

Не помню уже, что она ответила. Помню