– Электричества нет, – говорит Рене, заходя в дом. Собаки толкаются у наших ног.
Дом буквально сотрясается от раскатов грома и треска молний. Собаки разбегаются по углам, отряхиваясь на ходу.
На кухне звонит телефон. Рене качает головой.
– Помнишь тот выпуск «Разрушителей мифов»? Брать трубку во время грозы опасно.
Несмотря на это, на кухню мы идём вместе. Я делаю глубокий вдох. Мы с Рене не можем отвести взгляд от телефона. На определителе неизвестный номер, но домой могут позвонить только рекламщики и мама. Она стюардесса и сейчас опять на трёхдневной смене. Возможно, это единственный шанс с ней поговорить.
Я поднимаю трубку.
– Стивен, привет, – это и правда мама. – Дело очень срочное. Я буду говорить быстро.
Я снял трубку, и это была первая в тот день ошибка. Но мне так хотелось услышать от неё забавную историю. Любую, но лучше всего о том, как редко молния попадает в людей. Обычно, когда я нервничаю, она рассказывает такие вот смешные штуки, и мы смеёмся над ними вместе. Мне так не хватает её смеха.
Мама продолжает:
– Все рейсы отменены из-за непогоды, у одной пассажирки истерика.
Сейчас мне не хочется слушать ни про какие срочные дела. Папы нет дома, он где-то там, на улице, в эпицентре бури. Электричество отключили. Да и вообще, я должен держаться подальше от всех электроприборов.
Мама продолжает:
– Так уж вышло, что эта пассажирка— наша новая соседка, которая пару месяцев назад переехала в развалюху на углу Овертон и Кавендиш. Перекупщик недвижимости, у неё ещё перед домом огромный мусорный контейнер. Надо, чтобы кто-то проведал её любимца.
Пш-ш, пш-ш.
Я делаю глубокий вдох и выдыхаю.
Хоть бы меня не убило током, хоть бы всё обошлось лёгким испугом. Папа всегда твердит, что в слове «ошибка» есть корень «шиб», означающий «бросок» или «удар», то есть «ошибиться» может значить «нанести удар мимо цели»; таким образом, «ошибка» – всего лишь промах, неточное попадание при ударе. И если хорошенько попрактиковать удар, то всё получится. Поэтому я считаю свои промахи и надеюсь на лучшее.
– Дом находится по адресу…
Пш-ш-ш.
– Овертон. Ключ под вторым горшком от двери. Она боится, Кинг съест…
Мама уже почти закончила объяснять, как вдруг…
ПШ-Ш!
Я роняю трубку.
День первый. Ошибка вторая
– Ты обжёгся? – спрашивает Рене.
– Нет. Я просто отпустил её на всякий случай.
– А вот когда Аттила засунул язык в электрическую ловушку для мух, его что-то обожгло.
– Ничего меня не жгло. – Я не стал уточнять, зачем Аттила засунул язык в мухоловку. С него станется. Возможно, он сделал это ради искусства. Я поднимаю трубку и прислушиваюсь. Но мамы, конечно, уже не слышно. – Мне придётся снова выйти на улицу.
Где-то вдалеке раздаётся гул сирены. Пожар? Авария? Или в кого-то ударила молния из-за того, что он решил ответить на звонок?
Рене изучающе смотрит в окно кухни на ставшее пепельно-серым небо, которое отвечает очередным раскатом грома. Тогда она подбегает к двери, подпирает её спиной, расставляет ноги и широко разводит руки, перегородив мне путь.
– Не бросай нас одних!
Рене боится оставаться одна даже в хорошую погоду.
– Я должен покормить Кинга. Пойдём со мной. – Я подхожу ближе, но она не двигается с места.
– Кем бы ни был этот Кинг, он сможет подождать, пока гроза не кончится.
– Это наш новый клиент. – Она знает, как нам нужны клиенты. Папа делает угощения для собак. Он даже начал вязать для них свитера, чтобы помочь делу.
– Ну и что? – Рене закатывает глаза. – Ты не сможешь накормить собаку, если поджаришься до хрустящей корочки по дороге к ней.
Дом снова сотрясает раскат грома. Я вздрагиваю.
– Ты права. Пинг? Понг? Куда они запропастились?
– Я не знаю, но мне надо в туалет. У тебя фонарик есть?
– Внизу. На зарядке, рядом с папиным верстаком.
Дверь в подвал открыта. Мы заглядываем в тёмный коридор, в котором, конечно, даже окон нет.
– Ладно, – вздыхает Рене. – Там и схожу.
Она наощупь спускается и доходит до ванной, в которой ещё темнее.
– Я нашла фонарик, – слышу я вскоре и отхожу к огромному окну в гостиной, туда, где во время грозы лучше бы не стоять. Представьте, вдруг стекло разобьётся? Я заворожённо смотрю в окно. Должно быть, листья забили канализационные стоки, потому что по обочине течёт река. Дождь пощипывает лужи.
Мимо дома, рассекая воду, словно моторная лодка, несётся белый узкий грузовик с длинным козырьком. Выглядит странно, но я уже видел эту машину. На ней красуется надпись: «Бриллиантовый гипсокартон». Кажется, у нас тут многим нужны новые стены.
Рене кричит.
– Что? Что такое? – Я бросаюсь вниз в темноту.
Дверь в ванную резко открывается.
– Я нашла Пинга. – В тусклом луче фонарика я различаю подругу с трудом, но вижу что-то извивающееся в её руках. – Он прятался за унитазом, – фыркает Рене. – Я подумала, что это крыса.
Я смеюсь, она чихает.
– Будь здорова.
– Спасибо. Одолжи какую-нибудь толстовку, а?
– Конечно. – Я забираю у Рене фонарик и веду её в прачечную. Там долго роюсь в шкафу со старой одеждой, подсвечивая каждую стопку, пока не нахожу то, что нужно. По размеру подойдёт только красная кофта, которую четыре года назад мне купила бабушка. Спереди на ней написано: «Этот мальчик – гений». Я носил её не снимая.
Рене ловит кофту, которую я ей бросаю, и уходит в ванную, чтобы переодеться. Пинг бежит следом. В это время я снимаю мокрую футболку и натягиваю другую, тоже любимую. Из всех вещей, которые лежат в корзине, моей оказалась только она – тёмно-синяя с надписью: «Сохраняй спокойствие и выгуливай собак».
– А для девочек такие делают? – спрашивает Рене, выходя из ванной.
– Вроде, да. Точно знаю, что у них есть толстовка с надписью: «Маленькая принцесса».
– Пусть лучше будет: «Эта принцесса – гений».
– Тебе обе подойдут.
«Принцесса-гений» – это тоже про Рене. В свободное время она штудирует Википедию.
Мы идём в гостиную смотреть на шторм. Пинг бежит за нами. Когда очередная молния озаряет небо, я вижу знакомый силуэт на дорожке, которая ведёт к дому. Наконец-то! Папа дома.
Кажется, его несут не ноги, а куча мокрых крыс. Я бросаюсь к двери, а Пинг срывается с рук Рене. Он заливается лаем, как только приземляется на пол.
Дверь открывается. На пороге появляется папа.
– Я привёл йорков.
Как же они шумные!
Йорки больше похожи на массу лающих мокрых крыс. Комнату заполняет знакомый запах – затхлый и в то же время сладкий, с ноткой грязи. Мокрые собаки. Обожаю.
– Я подумал, что нельзя оставлять их одних, – говорит папа.
– Великие умы мыслят одинаково, – кивает Рене, пока Пинг обнюхивает одного из йорков.
Это едва не стало второй ошибкой за день. Йорки даже между собой не ладят, что уж говорить про Пинга и Понга.
– Где Понг? – спрашивает папа.
Я пожимаю плечами.
– Где-то в доме.
Собаки начинают отряхиваться. Папа вздыхает.
– Поможете обтереть этих ребят полотенцем?
– Конечно. – Я иду на