Настал день, когда наконец-то я обнаружила красную полоску на трусиках. В душе я тщательно помылась, наблюдая, как незнакомая мне струйка крови бежит по ногам. Из меня выпал темный желеобразный сгусток. И я бестрепетно подумала, что, наверное, сейчас умру. Но я не умерла, а надела провисевшее на двери моей спальни целый год платье из розового атласа, отороченное по нижней кромке и по вырезу белыми цветочками, с нижней юбкой, царапающей мне коленки. Оно пахло влажной затхлостью и пропиталось дешевым приторным парфюмом, которым я прилежно опрыскивала свое тело каждое утро перед школой. Я вышла в платье к отцу и крутанулась перед ним, а он достал из ящика мамин медальон и отдал мне. Но предупредил: пока не надевай.

Мы взяли такси, потому что это был особый случай, хотя ехать предстояло далеко: по извилистым улочкам соседнего городка и снова по пригороду, мимо деревянных домишек вроде нашего. Таксист достал пластиковый ящик для мороженого, в котором лежали завернутые в фольгу шоколадные сердечки. «Возьми парочку!» – настоял он, после чего поставил ящик обратно под сиденье.

– Милая девочка! – сказал он отцу, который бросил в ответ:

– Смотри за дорогой! – и улыбнулся, но как-то невесело, и потом всю оставшуюся дорогу оба не проронили ни слова.

В шоколадках были черные вишенки. Я смяла оба кусочка фольги и незаметно сунула между моим сиденьем и дверцей.

Лотерея проходила в здании, похожем на поликлинику: двухэтажное, светлого кирпича, плоская крыша. Когда мы подъехали, я увидела эмиссара, который стоял у дверей и курил, но, заметив нас, бросил окурок на дорогу. «Поздравляю», – бросил он мне и провел нас внутрь, где уже собрался народ.

Пол в зале был дощатый, обильно политый лаком, весь в царапинах от бесчисленных ног. В лаковых половицах отражались многочисленные лампы – потолочные прожекторы, лампа на столе, за которым на оранжевом пластиковом стуле сидел, скрестив ноги, мужчина в темном костюме и глядел на нас. Он смахивал на врача, но на нем не было белого халата, а на руках – резиновых перчаток. В зале на деревянной скамье сидели в рядок четыре девчонки в обычных платьях, и на груди у них были приколоты букетики цветов – у кого живых, у кого искусственных. Эти девчонки были не из моей школы. Одна была в бархатном платье, две другие в тюлевых, а четвертая, как и я, в атласном. Меня привлекла девочка в атласном. Родственная душа.

Мы выстроились друг за дружкой перед машиной, выдающей лотерейные билеты, как в магазине перед автоматом, который выплевывает талоны с номером очереди. Из динамиков на потолке звучал шлягер того года. Все было довольно торжественно. Довольно церемонно. Хотя событие было не бог весть какое важное.

Первым выкликнули мое имя. Все глазели на меня, когда я шла через весь зал к лотерейной машине в зашторенной кабинке. Я сунула руку в прорезь. Мне было немного не по себе, но я была готова к тому, что сейчас решится мое будущее. Я зажмурилась и вспомнила, как отец приложил пустую винную бутылку к глазу. Машина бесшумно выкинула мне в ладонь кусок картона. Билет был темно-кобальтового цвета.

– Мои поздравления, – сказал мне похожий на врача мужчина в темном костюме.

За мной к машине подходили другие девочки и получали свои билеты. «Почти все!» – воскликнул мужчина в конце, прочитав выданную машиной распечатку. Мы столпились и сравнили полученные билеты. Все они были синие, за исключением одного – белого. Врач и эмиссар препроводили девочку с белым билетом в отдельную комнату. Мы смотрели, как все трое прошли в темный дверной проем. Врач, вернувшись, дважды хлопнул в ладоши. «Вас пощадили», – заявил он с пугающим благодушием.

Сев за стол, эмиссар записал результаты лотереи, чтобы сообщить семьям, клиникам, важным и далеким инстанциям то, чего нам знать не полагалось. Одну за другой нас вызывали в другую комнату, не в ту, куда пошла девочка с белым билетом. Я легла на покрытую хрустящей бумагой кушетку с приподнятым изголовьем, и женщина-врач в привычном белом халате чуть ли не сочувственно попросила меня согнуть ноги в коленях. Она ввела что-то в меня, и я тотчас ощутила острую, пробежавшую по нижней части тела боль.

– Что это? – спросила я, а она ответила:

– Твой доктор все тебе объяснит, когда ты прибудешь к месту назначения.

Она сказала «когда», а не «если», и я была ей за это благодарна. Я встала и увидела, что оставила на бумажной простыне кровавую розочку.

Душевая в лотерейном доме купалась в желтом свете, в котором отчетливо виднелись жилки на моей тощей шее. Я была похожа на ощипанного цыпленка с кое-как нанесенными на веки тенями, но теперь мамин медальон висел на мне. Над раковиной висело длинное зеркало, в углу стоял плетеный стул – рядом с двумя выкрашенными в персиковый цвет душевыми кабинками. В зеркале я видела других девчонок у стены. Пальцы ног поджаты. Взгляды уперлись в потолок, потом скакнули к двери, когда в душевую вошла девочка с белым билетом, и снова уперлись в потолок. На краю раковины стоял букет засохших цветов: клочки зеленого оазиса, виднеющегося сквозь розовые гвоздики. В душевой звучала музыка из динамиков, спрятанных то ли в потолке, то ли под раковиной.

Сначала я все время смотрела на девочку с белым билетом, на