– Он легко идет, а потом разбирает.

– Может, тебе хватит? – говорю я. – Ты же плохо себя чувствуешь.

– Сама не знаю, почему такая жажда напала. И не ела соленого.

– Давай я тебе лучше воды принесу.

– Воды! – Стакан отдернут с презрением.

– Тебе сегодня больше не стоит пить. Пунш очень крепкий, – говорю я ей.

Тон мой не оставляет сомнений. Я требую послушания. Тем не менее чуть погодя я обнаруживаю ее возле пунша и хмуро наблюдаю, как жадно она пьет. Я до того разозлился, что чуть не подошел и не вырвал у нее стакан. Вместо этого я затеваю с Абтом разговор на первую подвернувшуюся тему, о войне в Ливии. Переговариваясь, мы продвигаемся к кухне.

Абт, может быть, самый старый мой друг, самый близкий. Я очень к нему привязан, наверно, я всегда ценил его больше, чем он меня. Ну да какая разница. В конце концов, он же любит меня и ценит. В колледже мы одно время делили комнату. На время разошлись из-за политики. Потом вернулись в Чикаго, дружба возобновилась, а когда он работал над докторской – до прошлого июня он преподавал политологию, – то практически у нас жил.

– Мы в огромном долгу перед итальянцами, – начал Абт. – Они трезво относятся к войне. Хотят домой. Но этим наш долг не исчерпывается. Капитализм так и не превратил их в жертвы сложения и вычитания. Они остались мыслящими людьми. (Говорит медленно. Я понял: импровизирует, обычная его манера.) Не стали рубаками. У них больше вкуса и меньше ходульной спеси, чем у потомков Арминия <Арминий, или Герман (18 или 16 г. до н.э. – 19 или 21 г. н.э.) – германский вождь, разгромивший римлян в битве у Тевтобургского леса>. Тогда, конечно, они промазали. Тацит раздул германцев…

Моя злость на Айву поблекла. Я с увлечением слушаю гимн итальянцам.

– Итак, мы в долгу, – говорю я, а сам улыбаюсь. – И по-твоему, они собираются нас спасать?

– Они нам ничего плохого не сделают. И цивилизация, того гляди, начнет свое возвращение оттуда, где родилась, со Средиземного моря.

– Ты испытал эту штуку на докторе Руде?

– Уж он-то принял бы все за чистую монету и попытался бы слямзить идею. Доктор Арнольд Руд, или Мэри Бейкер Руд (Мэри Бейкер Гловер Эдди (1821-1910) – американский теолог, основательница так называемой христианской науки исцеления от болезней.), как его называет Абт, – декан его факультета и ректор колледжа.

– Как, кстати, старик?

– А что ему сделается – все лоснится, все самый дорогой лектор в городе и все так же темен, как ночь. Обожает меня обращать, и по два раза в неделю приходится его лицезреть и обсуждать «Науку и здоровье». В один прекрасный день я всажу в него нож и скажу: «Молись, и Господь тебе поможет, засранец». Конечно, дешевый аргумент, не лучше, чем у Джонсона, когда он пинал камень, чтобы образумить Беркли <Джордж Беркли (1685-1753) – ирландский философ-идеалист, писатель, англиканский епископ, автор книги «Принципы человеческого знания». Сэмюэл Джонсон (1709-1784) – знаменитый английский писатель, лексикограф.>. Но просто не постигаю, что бы еще с ним предпринять.

Тут я захохотал, и сразу другой, пронзительный хохот, почти стон, отозвался из глубины дома. Я уставился в ту сторону.

– Минна, – сказал Абт.

– Ну сделайте что-нибудь… – Я ужаснулся, услыхав этот выкрик и вспомнив, с каким она лицом нас приветствовала.

Веселье шло своим ходом, и я задумался над тем, кому вообще нужны эти сборища. Вдруг меня осенило, что цель подобных мероприятий издавна-высвобождение чувств из застенка сердца, и как гонит зверей инстинкт искать известь или соль, так и нас с элевсинских времен нужда сгоняет на празднества, чтоб с танцами и обрядами демонстрировать страданья и муки, выпускать на волю злость, желанье, тоску. Только выходит у нас неуклюже и пошло, мы утратили ритуальные навыки, полагаемся на пьянку, поубивали друг в друге богов и мстительно воем от боли. Я содрогнулся от этой жуткой картины.

– Да уж, – сказал Абт. – Плоховато ей.

Мне полегчало от того, что он смотрит на все так же, как я.

– Только зря она себе позволяет… – Торопливый топоток близился к кухне. – Есть в конце концов такие вещи, как… – Но снова он не кончил фразу. Вошла Минна в сопровождении Джорджа.

– Интересно, и какие же вещи?

– Это ты голосила? – спросил Абт.

– Я не голосила. Отойди-ка от холодильника. Мы с Джорджем пришли за льдом. И почему, спрашивается, вы затаились на кухне? Между прочим, у нас званый вечер. Эта парочка, – сказала она Джорджу, – вечно прячется по углам. Этот вот, в костюме гробовщика, и этот… круги под глазами. Как заговорщики. – И, шатаясь, вышла. Джордж с вытянутой, осуждающей физиономией потащил за ней вазу со льдом.

Абт сказал:

– Хозяйка веселится на всю катушку, а?

– Гарри что, тоже надрался? Да что там у них?

– Может, чуть и перебрал. Но, между прочим, он знает, что делает. Э, да какое нам дело…

– Я думал, у них все хорошо.

– Какие-то трения. Но – ах! – тут он скроил гримасу. – Все это довольно неаппетитно.

Я поддакнул:

– Уж конечно.

– И с меня на сегодня хватит. Эти штучки с поэмой Джорджа…

– А-а, ну да.

– Лучше от греха подальше.

Я совсем сник. Голос у Абта и лицо были ужасно несчастные. Не то чтобы он редко бывал несчастным, скорей наоборот. Но сегодня его обычный коктейль натужного веселья с желчью как-то больше горчил. Я это заметил сразу, и хоть хохотал, но, между проним, поежился, когда он размечтался насчет ножа в груди доктора Руда. Я вздохнул. Конечно, он до сих пор влюблен в Минну. Или, может, точнее сказать – так и не оправился от разочарования? Но не только в этом дело, я понял его глубинное недовольство, которое не покрыть простыми терминами – «разочарованье», «любовь». Более того, я и на себя разозлился, потому что мне, в глубине души, поднадоела несчастность Абта, поднадоело наблюдать, как он снова и снова собирает для нее все силы, как выдохшийся, но опытный боксер. Я мобилизовал все свое сочувствие. Ему же плохо, в конце концов, правда?

Мы возвращаемся в гостиную. Айва сидит со Стилманом у пианино. Наконец являются Серватиус и Хилда Хилман. Танцуют. Она склоняет лицо к нему на грудь. Переступают медленно, прижимаются друг к другу.

– Дивная парочка, а? – говорит Минна. Она стоит за нами. Мы испуганно оглядываемся.

– Да, а что? – говорит она. – Гарри танцевать умеет. И она ничего.

– Мы не отвечаем. – Эх вы, рыбы холодные. – Пошла было прочь, передумала.

– И нечего нос задирать. Гарри-то мужчина, а ты кто? Да и ты тоже.

– Минна, – говорю я.

– Сам ты Минна. Мы отворачиваемся.

– Дела все хуже и хуже, – говорю я, чтобы что-то сказать. – Надо сматываться. – Абт молчит.

Я говорю Айве, что иду за ее пальто.

– Ну, зачем? – говорит она. – Мне пока не хочется