Именно поэтому важно разобраться, какие игры подлинные и приносят людям добро, а какие можно назвать ложными, потому что к ним примешались чуждые игре аспекты. Этому посвящена четвёртая часть книги. Тут помогут скорее не моральные критерии, а чёткое понимание того, что есть игра по сути своей. Но как определить, в чём заключается сущность игры? Для этого необходимо обратиться к широкому, пёстрому миру игры с вопросом: каковы ее базовые, повторяющиеся признаки? Они дадут нам ту меру, сверяясь с которой мы сможем сформулировать, какие игры, по нашему мнению, способствуют развитию человеческого потенциала и помогают ощутить всю полноту жизни.
Говоря о спасении игры, мы ведём речь о ней в целом, но, приступая к её спасению, будем вынуждены обращаться к отдельным деталям — ведь в конечном итоге речь идёт о нас самих и о нашей повседневной жизни. Поэтому нам придётся подумать о том, как найти место в нашей обыденности для подлинного духа игры. В пятой главе мы размышляем о культуре, основанной на искусстве жизни как игры; культуре, которая выступит в качестве целительной и жизнеутверждающей силы в самых разных сферах: в семейной жизни, в любви, в школе, в духовной жизни, в политике и в экономике. Таким образом, предлагаемое нами спасение игры — не абстрактная фраза, а совершенно конкретная и ориентированная на повседневную жизнь программа, как для каждого из нас в отдельности, так и для общества в целом. Призыв к спасению игры, как вы это увидите, становится политическим, даже визионерским проектом.
Кто играет — тот не потребитель. Кто играет, тот не использует. Кто играет — встречает ближнего лицом к лицу, смотрит ему прямо в глаза. И потому в мире, где господствует инструментализирующий экономический подход, игра — это подрывная сила. Игра, не преследуя никакой цели и не предполагая никакой практической пользы, взламывает смысловые пространства необходимости. В играх открываются пространства творчества, или, выражаясь точнее, пространства со-творчества: ведь возможности лучше всего проверяются и потенциал лучше всего развивается, когда люди играют вместе. Совместная игра создаёт предпосылки для развития и инноваций: игровые площадки, через которые в мир приходит небывалое.
Если мы бросим играть, это будет означать, что мы перестали открывать для себя мир во всём многообразии его возможностей. И тогда мы потеряем, проиграем тот потенциал, на который опираемся. Кто выходит жизни навстречу, не играя — того она задавит своей серьёзностью. Наша жизнь не игра — но если мы потеряем способность играть, то не выживем.
Фейерверк для серых клеток. Нейробиология игры
«Человек, — замечает Фридрих Шиллер, — играет только тогда, когда он в полном смысле слова человек, и он только тогда вполне человек, когда играет»[3]. Сразу чувствуется, какие это весомые слова. Здесь сказано самое важное и о человеке, и об игре, так как они сплетены воедино в самом своём существе. Такое впечатление, что для Шиллера «быть человеком» и «играть» — одно и то же. Скажем точнее: быть человеком по-настоящему, во всей полноте и в расцвете человеческого развития, быть воистину живым человеком — значит играть. Это означает: если мы желаем понять, что такое быть человеком — более того, если нам важно быть человеком в собственном смысле слова, тогда стоит задуматься о том, как всё это связано с игрой. И тогда нам придётся подумать о том, что с нами происходит, когда мы играем.
Не является ли игра особым измерением нашей жизни, в которое мы попадаем всякий раз, когда играем? И не потому ли, играя, мы чувствуем себя по-настоящему, интенсивно живыми? Но тогда игра — вовсе не времяпрепровождение, а нечто совсем иное. Тогда играть означает ощущать собственную природу, переживать связи, открывать свои возможности и развивать творческий потенциал. И если так, то во время игры мы каждый раз попадаем в ту особую область, в которой ощущаем самих себя активными первооткрывателями и творцами собственных возможностей. Вот о чём, вероятно, писал Фридрих Шиллер и что — как мы увидим позже, — ещё до него чувствовали и понимали многие другие выдающиеся мыслители. Человек только тогда достоин своего имени, если ему хотя бы иногда удаётся преодолеть ограниченность повседневного существования и открыть врата из мира необходимости и целеподчинённости в царство Возможного: в игру.
Во времена Шиллера (и с позиции гуманитарных наук) этой позиции не так легко было найти по-настоящему точное объяснение, но с тех пор ее удалось серьёзно обосновать и уточнить при помощи достижений наук естественных. Особенно большую помощь в детальном описании того, что происходит с мозгом человека, когда он занят не просто организацией быта, достижением каких-то целей или реализацией намерений, оказали открытия, сделанные за последние два десятилетия благодаря впечатляющим успехам нейробиологии и нейрофизиологии. Речь идёт о том, чтобы найти сферу, в которой мы способны свободно и беззаботно мыслить и действовать, воспринимать и понимать, при этом открывая новое и реализуя весь спектр наших возможностей.
Что могут измерить нейрофизиологи (например, при помощи метода функциональной магнитно-ядерной томографии) в мозгу играющего человека, так это снижение потребления кислорода в области миндалевидного тела по причине ослабления активности нейронных связей в нём. А ведь этот отдел мозга наиболее активен, когда мы испытываем страх.
Таким образом, играя, мы теряем страх. Одновременно происходит усиление активности тех нейронных сетей, что мы используем, стремясь справиться с вызовами, которые нам бросает данная игра. Чем сложнее игра, тем больше таких периферических нейронных сетей будет задействовано одновременно. Именно это является решающей предпосылкой к тому, что благодаря новым связям, образующимся в этих