И сегодня, в стылое это предвечерье, на любимой своей охоте, он не испытал никаких предчувствий, ни плохих, ни хороших. Правда, впоследствии Хотену довелось, вспоминая тот вечер, пару раз и задуматься, уж не означали ли сами по себе раздумья о предчувствиях (верит там он в них или не верит), что был ему все же свыше предсказан скорый поворот в судьбе.
А судьба его после выздоровления складывалась вполне благополучно, хотя, быть может, и скучновато. Тогда, три года тому назад, Хотена, сознание потерявшего и в луже крови, обнаружил слуга его, холоп Анчутка. Верный Яхонт убежал от убийцы и чудом каким-то наткнулся в ночном Подоле на Анчутку. Тот, возвратившись после разведки у своего бывшего хозяина, купца Саида, на Новый двор, все еще в кольчуге, которую получил от Хотена вместе с заданием, встревожился, понятно, не найдя Хотена на условленном месте, и поскакал его искать. Не растерявшись, слуга-персиянин наскоро перевязал раненого и отвез его к волхву Твориле, которому вместе с помощником его Говоруном и удалось выходить незадачливого сыщика… С постели Хотен встал совсем другим человеком – вот только вопрос, лучшим ли?
Если и раньше был киевский сыщик не бог весть каким благодетелем человечества, блюл, как мог, свою выгоду, однако при том и совесть пытался не потерять, то с ложа болезни поднялся убежденным и законченным себялюбцем. Увы, новые обстоятельства могли только утвердить его в таком настрое. Правда, вор-убийца не нашел в роковую ночь заветную шкатулку с наградой хана Бельдюза за возвращенного арабского коня, да и роскошный наряд, подаренный в свое время князем Изяславом, Анчутке удалось отстирать от крови. Все остальное было из рук вон как худо. Должность походного мечника уплыла от него во время болезни, равно как и расположение великого князя Изяслава, сыск по делу об убийстве князя Игоря Ольговича заглох сам собою, а рассказ об этом преступлении, обеляющий великого князя, хитроумный боярин Петр Бориславович вписал в свою летопись, обойдясь и без подсказок Хотена. Да и что мог он тогда подсказать, валяясь колодой на перине, набитой лекарственными травами?
А поднявшись с той целебной перины и щедро наградив за лечение волхва Творилу, Хотен словно бы забыл, что в горячке выздоровления собирался отпустить на волю верного Анчутку безденежно, и тот остался до времени в холопах. Пересчитав и оценив серебро, оставшееся в шкатулке, славный сыщик пробурчал: «Пора козу на торг вести». Махнул рукой и послал Анчутку за свахой. Настала пора продать свою свободу, а взамен прикупить непродажной женской ласки и домашнего уюта.
Однако Хотен не был бы Хотеном, если бы не попытался и тут схитрить, оставив за собою хоть тень холостяцкой свободы. Отбыл все свадебные обряды и под венцом в церкви постоял, однако как ни уговаривал его тесть, богатый купец Корыто, поставляющий лес на все киевские постройки, так и не согласился обвести вдобавок невесту вокруг куста, подтвердив церковный обряд бракосочетания еще и старинным, прадедовским.
Так или иначе, но сделка состоялась, и вот теперь Хотен владел немалой собственностью – полученной в приданое усадьбой под Киевом, на левом берегу извилистой Лыбеди. Враги с этой стороны к Киеву на его памяти не подступали, а в случае чего недалеко было и до моста, а там и до Золотых ворот. Сразу за усадьбой начинались лесные дебри, кормиться можно было бы одной охотой и рыбной ловлей. А воздух какой чистый, лесной! Для ребенка (а имелся уже и наследник, двухлетний Бажен, в святом крещении Феодор) места нет здоровее…
– Эй, хозяин! Так вабить?
– Будто сам не видишь? – очнувшись, завопил Хотен. – Давай ему!
Сокол уже вовсю терзал свою добычу: распробовал, небось, вкус крови. Перс Анчутка ловко подменил зайца вабилом, и птица, нимало не поколебавшись, отвлеклась от здоровенного длинноухого и, заклекотав, вцепилась в жалкий кусочек мяса, привязанный между двумя сшитыми крыльями куропатки. «А будто мы, мужи, лучше? – усмехнулся Хотен. – Только помани нас чем новеньким, все бросим, что в руках уже имеем, помчимся сломя голову».
Продолжая присматривать за соколом, крылья уже сложившим и, судя по всему, постепенно успокаивающимся после охотничьих восторгов, Анчутка сделал два быстрых шага и, не глядя, протянул хозяину зайца. Хотен кивнул, сунул варежки за пазуху и принялся непослушными на морозе руками обвязывать задние ноги косого передней правой торокой. Левая передняя торока уж занята. Перед кем хвалиться замыслил? Кому там, дома, до их добычи дело? Супружнице его Любаве заяц – только лишняя докука, готовь еще его для охотников. Точнее если, не готовить ей придется, а распоряжаться: жарить будет, дело ясное, холоп. Хмырь будет жарить, а сперва отмачивать в уксусной воде. Баженко – вот кто бы зайцам порадовался! Да малый сейчас наверняка уже спит, сладко детям спится в такой мороз. Ведь ребенок может спать долго, сколько захочется ему: у малыша впереди вся жизнь, и не жаль ему убитого на сон времени…
– Готово, хозяин.
Хотен оглядел Анчутку с головы до ног и улыбнулся ему. Верхом на смирной кляче, в лисьем малахае, напялив на себя три нагольных полушубка, персиянин походил сейчас не то на кочан капусты («Сорок одежек и все без застежек»), не то на снежную бабу с соколом на руке. Может быть, и не стоило его, пришельца из стран полуденных, вытаскивать на охоту в такой мороз? Тогда пришлось бы самому возиться с соколом или учить всей премудрости холопа Хмыря, молодого парня из посада, а он никакого любопытства к соколиной охоте пока не проявлял. Хотен заставил Яхонта погарцевать на месте, чтобы размял ноги старик, а потом пустил его рысью. Умный Яхонт, запрядав заиндевелыми ушами, сам принялся принимать влево, направляясь к родной конюшне.
Длинные тени от всадников из голубых обратились синими, а там и почернели, готовые уже раствориться в вечерней полутьме, когда открылась перед ними усадьба и над ней – мирные дымы, темные на закатном небе. Однако и лишнее нечто там обнаружилось: черная гусеница шевелилась перед воротами, а если присмотреться – кучка конных, копьями ощетинившаяся. Хотен помянул черта и натянул поводья. Анчутка тут же оказался рядом.
– Запамятовал я, Анчутка, – выговорил Хотен, присматриваясь, – с тобою ли лук?
– Это Радко, – успокоил его зоркий холоп. – И голос его, Радков.
Теперь уже и Хотену почудилось, что он узнал рык старого приятеля, децкого