— Эх, кум! — засверкали глаза Яценка. Даже кулаком стукнул о стол. Однако шляхетского вида не потерял. — Осмелел народ. Неудовольствие и в Московии. Шатость. С голоду — за дубины! А на Дону... Рассказывают... Сосчитай, сколько лет дерут деньги на войну. И нам, купцам гетманским, где вести торговое дело? Половина урожая пропадает. Кому продать? Гнали волов в Ригу или в Польшу, как только лето — так и закурели дороги... А сейчас? Шведу? У ляхов между собой грызня. Нет покоя за Днепром. Простой народ удирает под царскую руку. Да и богачам осточертел панский произвол... Но купцу и здесь не разжиться. Один порт у царя на море, Архангельск, чтобы возить товар за границу... Да пока доберёшься... Да и с волами ли? Вилами на воде писано, построится ли новый город при море. Отнимут его шведы, не приведи Господи, — как тогда купцам? Снова лишь в своей земле торговля? Из полка в полк везёшь товар — а полков у гетмана десять! — так и то плати эвекту, инвекту, индукту! — где и слов набралось? И каждый сотник — пан... Со стороны посмотреть — купеческий хлеб сладок. Потому что в чужих руках кот бобром чудится! Если бы моя воля — отменил бы я пошлины на товары внутри державы. Ведь царь один?.. Надежда на московских купцов. В их дело вкладываю деньги. Они подвозят товары для царской армии. Молю Бога, чтобы царь одолел врага. Скоро выстрою дом в Гадяче. Купцы будут приезжать.
Видел Журба Яценков дом. Высок, позавидует и полковник. Над Пслом, под защитой крепости. Окружён валом... Прежде чем пригласить мастеров-строителей, Яценко насмотрелся на панские строения за Днепром. «Наши деды, — говорил, — зарывали деньги в землю, не зная, что они приносят счастье... У меня дочь выросла. Если бы к деньгам зятя, потому что сыновей не имею...»
Вместе голодали и мёрзли в походах Яценко и Журба, а обскакал Яценко приятеля. Купец он.
— Так что же слышно о враге, кум? Зарится он на тот новый город при море? Или на Москву пойдёт? А не мимо ли наших хат? — спросил наконец Журба.
— Чума его знает! Чёрту душу продал шведский король... Он одновременно бывает во многих местах, между которыми сотни вёрст. Да и все шведы характерники... А «станиславчики», — так Яценко называл сторонников Станислава Лещинского, — не скоро сюда соберутся... А ещё, — возвратился он к своему, — подумай, кум. Ведь царь... Пускай ты и купец, а верно служишь — тебя и посполитыми наградит. Не спрашивает, из какого ты сам рода. Такого хозяина надо держаться. А попробуй подступиться к нашему панству... Ты с каких пор пытаешься записаться в компут? Наше панство недавнее, корни в нём хлопские, а гонору много. Но «станиславчики» наших панов могут снова хлопами сделать...
— Да, да...
Перед рассветом на скамье зашевелился Петрусь. Поднял голову — отец с купцом на прежнем месте, где уселись вечером.
— А мне снился брат Марко, — сказал парень. — Будто приехал...
Старые и ухом не повели на слова молодого.
2
Корчмарь Лейба недавно перекупил за Ослом полуразрушенную корчму, которую быстро привёл в порядок. Он уже знал всех людей по окрестным сёлам, но бравого казака с быстрым звериным взглядом и тонким горбатым носом заприметил впервые. Однако будто кто-то шепнул корчмарю, что это запорожец. И правда. Во дворе под старой вербою, вросшей в низенький земляной вал, вздымались тугие конские шеи среди рогатых мирных волов да высоких «драбчастых» возов. Один конь — под турецким расшитым седлом, на другом — тёмные дорожные саквы.
— Запорожец, бенимунис...[1]
Корчмарь пригляделся внимательней, не оставляя своих занятий.
Казак ничего не заказывал, а лишь присел — собраться с силами. Корчмарев сын поднял лоснящийся лоб, прикрытый круглой засаленной шапочкой, тоже не отрывая взгляда от редкого гостя. Под старым и бесцветным кобеняком у того — красные шаровары из дорогого сукна и синий жупан. Сабля украшена золотом. Ружьё за плечами — гетманскому вояке такое и во сне не приснится. А подобную саблю не зазорно прицепить к боку и бравому есаулу, не то что казаку. Сапоги выбивают подковами звон, хотя запорожец и не шевелит ногами. Только шапка на голове обычная, хлопская, — чтобы не бросаться в глаза красным верхом.
Корчмарь приступил поближе, с намерением расспросить, в каком походе добывают такое богатство.
Казак наперёд:
— Когда церковь отстроили?
Корчмарёво лицо прояснилось: здешний казак! Да года два не бывал дома. К руинам рабочие люди приступили позапрошлым летом.
— Ещё там много работы, видите, — живо отозвался корчмарь. — Ещё когда это...
— Кто отстраивает?
Корчмарь даже оглянулся. Он туда стежки не топчет. Но спрашивают...
— Гетманским коштом, видите... Эконом Гузь. На освящение сам гетман приедет. Так управитель Быстрицкий обещал...
Казак не отвечал. Поспешил во двор.
Сквозь узенькое стёклышко, засиженное в прошлые летние дни мухами, корчмарь увидел уже отвязанных коней.
Возле плотины собралось много возов. Скрипит чумацкий обоз, и местные хлопы торопятся в Гадяч на ярмарку. Широкий шлях за рекою пока что пуст. Манит подсохшей землёю. Над высоким берегом поднимается круглое, как мельничное колесо, солнце и слизывает тёплыми лучами с церкви остатки ночного мрака. Видны белые, будто сметана, стены и золотые, сверкающие — глазам больно — тонкие кресты.
Люди возле воды любуются виденным.
Запорожец поит в ручье усталых коней. Ему не по нраву это людское любованье.
— Грех на душе... Потому хлопских денег не жаль!
Какой-то старикашка качает головою в изодранной шапке:
— О! Сечь... Ага... Там язык на припоне не держат... Но бережёного и Бог бережёт... Здесь полно есаулов, есаульцев, есаульчиков...
Тем временем смельчака опознали:
— Марко? Ты? Го-го!
Низенький парубок расставляет красные руки.
— Я, — отвечает Марко спокойно. — А ты — Степан...
Парубок топчется на месте. Его круглое рябое лицо краснеет.