Но это были заводы машиностроительные, однако куда как больше строилось заводов, которые должны были обеспечивать потребности советских трудящихся. Два молочных комбината – в Вологде и в Угличе – уже производили столько сыра, что московские предприятия торговли начали отказываться от дополнительных с них поставок. Что тоже никого не взволновало: городов в стране много, а сыр – он и в глухой провинции спрос найдет. Что же касается масла, то уже полтора десятка молокозаводов сливочное масло отпускали торговле исключительно в пачках, завернутым в пергаментную бумагу. А два упомянутых завода перешли на новую упаковку, и красивые, блестящие пачки сразу заполнили прилавки столичных магазинов. То есть в Москву шло в основном масло вологодское, а угличское заполоняло прилавки городов Среднего Поволжья – однако, по расчетам товарища Струмилина из Госплана, к концу года «масло в фольге» – которое просто раза в два дольше, чем в пергаментной упаковке, не начинало портиться – заполнит все продуктовые магазины: переход на новые материалы пока сдерживался лишь производством специальной бумажно-алюминиевой ленты, но завод по ее выпуску быстро наращивал производство. А второй аналогичный завод должен был заработать в Петропавловске летом, и уже в следующем году все молокозаводы перейдут на новую упаковку.
А еще до конца года планировалось начать выпуск уже самого молока, а так же кефира, ряженки и прочих жидких молочных продуктов в упаковке уже бумажной – что позволило бы вдвое увеличить объемы перевозимых автомобилями молочных продуктов и не тратить силы и средства на прием стеклопосуды. У самого Валентина Ильича новая упаковка вызвала лишь один вопрос: а что делать с использованной тарой? Ведь она не гниет, при сжигании какую-то очевидно ядовитую вонь изрыгает… Но Вера ему показала водоизоляционные плиты, сделанные из обрывков такой картонной упаковки и пожаловалась, что «слабовато наш народ молока пьет, сырья для гидроизоляции маловато дать может» – и вопрос на этом полностью исчерпался. То есть не совсем исчерпался, Госплану пришлось задуматься над тем, как стимулировать население к сдаче использованных молочных коробок на пункты вторсырья…
А гидроизоляция стране была нужна во все возрастающих количествах. И чтобы дома в селах строить (для чего «молочная» плита очень даже подходила), и разные уже совершенно гидро-сооружения. В той же Саамо-финской области весной началось строительства сразу шести ГЭС на одной-единственной речке Оулуйоки. То есть шесть уже начали строиться, а еще три пока лишь «проектировались»: народу на строительство не хватало. А не хватало людей потому, что еще три десятка уже совсем маленьких ГЭС строится начали, мощностью до полутора мегаватт. Станции-то маленькие, на них даже не плотины строиться должны были, а дамбы, от которых по деривационным трубам вода к генераторам подавалась, а земляную дамбу гидроизолировать-то просто необходимо!
Все эти стройки были запущены сразу по нескольким причинам. Первая – в тех краях было очень много чего в земле закопано, но для добычи и переработки добытого требовалось много энергии. Вторая причина была попроще (и более очевидной, что ли): нужно было с пользой для страны куда-то срочно пристроить почти триста тысяч пленных финских солдат. Ну а третья…
Третью причину в правительстве озвучил Иосиф Виссарионович, но он лишь более четко сформулировал высказанную Верой на небольшой вечеринке, собранной по случаю дня рождения Лаврентия Павловича, интересную мысль:
– Триста тысяч финских парней – это, в пересчете на семьи, больше миллиона человек. Которые могут либо остаться, либо перебраться в Финляндию или Швецию в соответствии с мирным договором. Не знаю как вам, а мне плевать: пусть они считают меня оккупантом и втайне ненавидят, но если они будут трудиться на благо Советского Союза, то я буду не в претензии. А они у нас останутся если увидят, что у нас жизнь лучше, чем была у них в капиталистической Финляндии. Если у них тут будет хорошее жилье, неплохо оплачиваемая работа, недорогие продукты и бесплатная медицина, если дети их будут в школах учиться… Как писал товарищ Сталин, мы должны показать всему миру, что жизнь простого человека при социализме куда как лучше, чем в разных буржуинствах!
– Я такого вроде не писал, – усмехнулся Иосиф Виссарионович.
– Ну, собирались написать… да какая разница! Не хотят они сейчас в колхозы да совхозы идти работать – пусть корячатся на своих хуторах. Но пару лет покорячатся – и захотят. У нас-то как было? В колхозы мужиков силой загоняли – а теперь две трети крестьян трудятся в совхозах НТК. Потому что сами убедились: в совхозах им гораздо лучше. Вон, зимой там одну-единственную ГЭС выстроили, энергетический гигант меньше чем на мегаватт мощности – а уже с десяток хуторов преимущества социализма на собственной шкуре почувствовали, да и городок соседний начал внезапно убежавшими в Швецию жителями пополняться.
– Что-то я про убежавших не слышал, – заметил именинник. – Если и вернулась пара десятков человек…
– Для городка с населением в районе тысячи и пара десятков – это уже заметно. Но это был всего лишь один крошечный городок, а когда мы таких электростанций понастроим, да под них всякие заводики запустим… Там-то просто перезапустили сыроваренный заводишко на пять человек рабочих, но так как с энергией стало совсем хорошо, то на заводике уже почти двадцать человек трудится. А это, кроме всего прочего, для сотни окрестных крестьян стабильный рынок сбыта и источник дохода…
– Вот опять ты, Старуха, все на деньги переводишь.
– Я знаю, потому что контра и по-другому думать не умею. Но я думаю, что деньги – это не капитал, про который карла так забавно писал, а мерило благосостояния народа. В руках трудового элемента, который деньги трудом своим зарабатывает, они именно это и есть. Это вообще единица измерения этого самого благосостояния, потому что кто-то из классиков писал, я просто забыла кто именно, что деньги – всего лишь мера овеществленного труда. Произвел мужик молочка, труд свой овеществил – и на молокоприемном пункте завода овеществленный свой труд измерил…
– Старуха, ты что, лишку выпила?
– Не то, чтобы лишку… но вы правы, я лучше пойду уже…
– А торт?
– Да, торт упускать никак нельзя. Тогда вы, Лаврентий Павлович, если я рот открою не для того, чтобы этот торт откусить, мне его просто заткните.
– Ага, тортом и заткну. А пока… Ты нам лучше сыграй что-нибудь. У меня рояль, конечно, твоему не чета… но Серго на