Миллениум
Удержаться не раз, не два, и не три с другими, нопредпоследнее им отдавая без сожаления —чтобы это последнее было твоим, а именно —миг, когда «милый мой» перерастет в Миллениум,пробуждающийся между нами двоими наодноместной планете без отопления.Поздравляйте меня без доли предубежденияв переполненном зале вечного ожиданияодновременно с Новым Годом и с Днем Рождения.Собиранья башкой углов, по углам шатаниябольше нет, смастерили крепко развал-схождение.Я теперь не растение. Я теперь – нарастание.Нам завещан был нрав крутой и немного временичтобы, как в старом добром, сыграть в антонимы.Сила лёгкости, а не тяжести. Сила тренияне влияет на свет, рождаемый меж ладонями.Свет прольется на лист, утвердив договор дарениясердца размером с Новую Каледонию.Красотой с неё. Синевой. И другими данными.Глина на голубой крови не боится обжига.Чтобы мы становились легендой, а не преданиемнас огню, медным трубам, воде и всему хорошему —не найдется мне ни оправы, ни оправдания.Но найдется в руке рука и карманный Боже мой,и простые слова.И вера моя, покрывшаяпервым снегом пути железнодорожные.И – поверишь ли? – мы,летающиенад крышами.Мы, казавшиеся практически невозможными.«Раскололся твой хрустальный шар…»
Раскололся твой хрустальный шар,больше ничего не видно в нём.И двумя пощёчинами – жар.Это – испытание огнём.Дождь вокруг без края и концацокает монгольскою ордой.Две реки в пустынности лица.Это – испытание водой.Промолчи, когда заговорятпро тебя, словами на убойвскармливая, как грудных зверят.Это – испытание трубой.Неовенерический больной —рук лишён, но как-нибудь ловимедный грош под медленной луной.Это – испытание любви.Джек построил дом, и ты построй,гости – через сени,ты – торцом,всех считая братом и сестрой.Это – испытание Творцом.В зеркала смотрись и молоткомбей тобой увиденное.Пой.Это – ни о чём и ни о ком.Это – испытание собой.«Как год за годом, как за другом друг…»
Как год за годом, как за другом друг,как пьяница за белкой с перепою,терять из виду, выпустить из рукбоясь,бездумно шла я за тобою.Ты шел вперед, и от тебя гурьбойбежали прочь животные и дети…О, ты бы не позвал меня с собойкогда бы мы остались на планетесовсем одни,представь и ужаснись —отравленно-кофейную кантату.Сейчас – попробуй, встреться мне, приснись,и будешь очарован результатом.Я даже не прошу остановитьмаршрутку, проезжая возле дома,где ты живёшь, негодный для любви,пылящийся в музейной скорби комнат.Я даже не ищу твои чертыв других, как ранее всегда искала;Увы и ах, не сможешь больше тысыграть со мной в немого зубоскала.И, выглянув в треклятое окно,ты не увидишь глушащую винаменя,в другом нашедшую давноразбитой статуэтки половину.Мой злой, чужой, картавый человек!Закончились чернила на «С любовью»…Мои глаза не изменили цвет;ты просто к ним попал в пятно слепое.И дело не в избытке красоты,не в чересчур избитых пантомимах.Я стала женщиной твоей мечты,которая всегда проходит мимо.«Я – книжный червь, ты от меня совсем неотличим…»
Я – книжный червь, ты от меня совсем неотличим.Мы лабиринт прогрызли в книге бытияи сквозь дыру в обложке увидели лучи,дотронуться до них не смог ни ты, ни я.Когда воспринимаешь текст как мир и мир как текст,любой предмет и человек – все тот же брайлев шрифт.И книга продолжается на сотни верст окрест,давай найдемся вновь на перекрёстке правд и кривд.Лучи выглядывают из прогрызенной дырыв обложке странной книги, что мы с тобой едим.Она свое название хранила до поры,теперь смысл равен пустоте и тем непобедим.Давай отсюда выходить курить на пять минутпод капельницы крыш и солнца электрофорез,и превратимся в маленьких бездействующих будд,и замолчим, как будто это нужно позарез.За синей занавеской спрятан смысл моих речей,отдёрни – там окно, прорубленное мнойтуда, где так легко дотронуться лучей.Оно когда-то тоже было каменной стеной!Так пусть падёт стена из книжных стеллажей!И книжный червь – любой из нас – пусть станет дождевым!Мне кажется, что я ждала тебя сто книг уже,сто первая, с тобой – в огне.Я жду тебя.Живым.«Я смотрю в окно. Там лето всех стран на свете…»
Я смотрю в окно. Там лето всех стран на свете.Я ношу печаль. Такое уже не носят.Я стою снаружи. Очень холодный ветер.Говорю себе: ничего, никого не бойся.За окном квартира, в квартире так много счастья.Там танцуют, а я в старушечьей мерзну шали.Там поют. Голоса разбирают меня на части.А ведь когда-то меня туда приглашали.В этом светлом окне мелькают такие лица!Я кленовые листья и я опадаю в лужи.Я могла бы там поселиться и веселиться,но тогда мне был нужен холод. Теперь не нужен.Значит, стоит, наверно, заново попытатьсяпостучать и войти. Сил нет, как здесь промозгло.Я подхожу к окну и зеркально, пальцемвывожу: «Привет. Впусти меня, я замерзла».Мне добраться бы до сердца, не до кровати.Стать спокойнее растамана, монаха, Будды.Рядом – дверь.И мне ее открывают.Я вам буду писать оттуда.Или не буду.Буду счастлива вечно и не одна отныне.В личное небо пара подъездных лестниц.Белый снег заметет окно изнутри.И вы не угадаете ни слова из нашей песни.«Жизнь хороша, и жить так хорошо…»
Жизнь хороша, и жить так хорошо.Справлять очередные юбилеи,горбатиться над текстами, болея,как водится, и телом и душой.Смотреть, как ночь, от холода белея,за окнами становится большой.За пазухой не паспорт – паспартудержать со всем словесным чёрным налом.Созваниваться, зная, что по туокраину столицы ждут сигнала;и голос от Обводного каналаберёт очередную высотувторого этажа студгородка,чтобы достигнуть слуха адресата.И полуфабрикат считать прасадом,вином – бутылку из-под молока,а тошнота – от Бога и от Сартра —не лечится, не лечится никак.Но что нам Сартр, но Сартру мы на что?Родившиеся в двадцать первом веке,до университетской белой Меккимаршрутки непокладистые ждем,умея потеряться в человекехэмингуэйской кошкой под дождем.Из города в другой придумать дверьникто еще, увы, не догадался.Кто приготовит чай, повяжет галстук,причешет мысли в светлой голове?Зачем Господь так сладко надругался,запараллелив наши жизни две?Я скатываюсь в подростковый слог,как в снег лицом с американской горки.Соседи снизу разорались: «Горько!»а я им заливаю потолокречами для тебя, и мне нискольконе жаль закончить этот