«Мой дом и тыл…»
Мой дом и тыл.Hie tuta perennat[2], —гласит латынь недремлющим у входа.Придя сюда, я поднимаюсь надсобой самойна этажи,на годы,на кипы книг, трудов, трактатов, хрий,ночей без сна в исписанных тетрадях —весь шар земной колеблется внутризаместо сердца в крошечной шараде.Из класса в класс,с экзамена на тест…пять лет как эти пройдены основы.Но antiquus amor cancer est[3]поэтому я возвращаюсь сновак родным стенам. Касаюсь кирпичейи на ладонь открытую садятсявоспоминания.Как я была ничьей,как было одинокои тринадцать,как двойку заменили на трояк,я поступила; мне казалось – снитсямне это всё.А выпустилась яс пятеркой и с хрустальной единицей.Что ты застыл у входа,новичок?Обеспокоен и слегка набычен.Когда грызёшь у ручки колпачок,тогда гранит наук зубам привычней.Беги скорей,в разноголосый хорсородичей по разуму и стати!Найди своих Эвтерп и Терпсихор,забыв о цифрах в старом аттестате.Смотри,как побежит из-под пераза буквой буква;и за цифрой цифра,так быстро и легко, как детворабежит в тепло от улицы, где сыро.Не бойся ничего и никого.Здесь разные – и – равные по сути,здесь не находится ни одного,кто сам себя час от часу не судит.Здесь магия. Здесь пре-вра-ща-ют-сяУтята – в лебедей,ростки —в деревья!Гимназия – за мать и за отца,за всех, за всё…Запомниэто время.По выпуску идут года как день.А каждый день в гимназии был годом.Счастливым.И отброшенная теньмоякак часовой, стоит у входа.Мой дом. Мой тыл. Hie tuta perennat.Моя АГ. Твоя АГ. И наша.Птенец покинет сень родных пенат,вернувшись в нихдушоюне однажды.Здесь учатникогда не падать ниц,не прогибаться под походкой века.Я – та скала,что вытесала изсебя самойживого человека.Так вытешешь и ты.Так выйдешь тыиз этих стен живым и непредвзятым.Какой ни разменял бы ты десяток,ты пронесёшь в душе своей цветы,посаженные всеми, кто здесь был,вещая и рассказывая, ибо —Hie tuta perennat. Наш дом и тыл.И скажешь ты.И я скажу:Спасибо.«Моей девочке лет семнадцать, во лбу семь пядей…»
Моей девочке лет семнадцать, во лбу семь пядейи ползвезды.Мне нравится с ней смеяться над анекдотами,не отрастившими бороды,видеть в ней подрастающего повстанца. Ничего не пить,кроме сока, чая или воды.Нет, не она захотела со мной остаться: это во мнерешили остаться её следы.Моя девочка любит котов и единорогов (согласитесь,куда без них).От нее пока совсем никакого прока, кроме скетчей,черновиков и другой мазни.Между нами все очень интимно: лежит дорога, по бокамкоторой огни, огни.И впереди огни.Если на то пошло, мы еще стоим у порога, но дорогаманит нас, как магнит.Я говорю ей о том, что знать не бывает рано:про отличие сальных от сильных рук,как про вход в самую истинную нирвану всё времяумалчивают и врут,обучаю искусству быть первыми среди равных —ей придётся впрок, пригодится вдруг,быть самой себе подорожником при послелюбовныхранах, не брать антилюбина из рук подруг.Я не умею быть любовницей и подружкой, я – садовницас острым ножом в руках.Впрочем, рядом с ней мне ножа нужно. Я смотрюна рост этой девочки, как ростка.Мы бессмертим себя в петербургских лужах и ещеодного случайного чудака,и она говорит то, от чего мне лучше. Вижу в нейочертания будущего цветка.Моя девочка седлает мне и себе коня, протягиваетмне плащ, ибо слышит дождь.Неповинную голову мне на плечо склоня, называет меня«мой дож».Мне известен путь до ближайшего видимого огня,как мои пять пальцев, сжавшие острый нож.Если ты, девочка, станешь сильней меня, ты мне в грудьэтот нож вернёшь.HELLoween
ни кишок бутафорских, ни крови со скотобоенрож, измазанных сажей, линз, где глаза-колодцыони являются тридцать первого приколотьсяисключительно над тобоюэти парни прекрасно обходятся без косплеяим хватает вот этих лиц, что у них с рожденьятвои волосы и лицо станут чуть-чуть белееты не можешь стряхнуть и пепел, не говоря уж о наважденьиты ощущаешь себя как после самой дурацкой пьянкипосвященной твоей же тризнев их руках – не тыквенные горлянкиа твои же лица в разный период жизнии глаза так нестерпимо горят у каждойу тебя давно не бывает такого взглядаты идешь вслед за ними в черную реку дваждыно не получается ни утопиться, ни выпить ядапротагонисты фото в старых твоих альбомахно просить их уйти – как просить у дождя и снегаты их знаешь всехпоименно и полюбовнолиахи́м, римида́лв, миска́м, йалоки́н, йине́гвеутром первого тебя нет ни в комнате, ни в столицеты пропала, как выдранный лист из книгиговорят, на снегу у дома виднелись лицанавсегда застывшие в крикеВсеми сразу
И живут. Создают семьи.И работают. Ярко светят.Я настолько хочу быть всеми.Всеми сразу. Знать всё на свете.От IT до кулинарии.От гипотез до самых фактов.Почему маляр с маляриейтак похожи – узнать быкак-то.Я же знаю лишьсвоёимя.И с десяток друзей-знакомых.Расскажи, как мне бытьсними,если вдругразбужу звонком их.Я о них ничего не знаю.Как живут.Чем онидышат.Я хочу быть им, как родная.На ладонилисткомближе.Диссертации пишут. Сказки.Строят планы. Дома. Усадьбы.Я поверхностней водной ряски.Глубиной океанской стать бы.Знать, как строятся теплотрассы.Отчего зерновые спеют.Мне так хочется– всемисразу.А собой– я еще успею?«На чужой стороне…»
На чужой сторонепереписанный будучи набело,вспомнишь ли обо мнесловно об исключеньи из правила?Лучше помни морози ладонь, что в карман твой я куталапару метаморфозпревращающих Южное Бутовов сине-бежевый югну и толку, что в инее градусниккак играли в шесть рукБогородицу Дево не радуйсякак был дым без огняи без слов начиналась Поэзиякак любила меняночь, что нас в той квартире повесилафо-то-гра-фи-я-мина олдскульном осеннем балкончикеТам мы были людьмиДо конца, до волос самых кончиковВспомню ли о тебеКак ты вправду держал меня за рукуНе пойду на обедСо своим недоеденным завтраком.На родной сторонепереписанный будучи начерноКаждый текст о веснедля тебя, что бы это ни значилоСверхновый год
Смотри, как местные бродят парами, бредят барами,как в пьяных танцах их все присутствует, кроме танца.Они, рождённые суперменами, суперстарами —не отличают салон такси от реанимации.Они не знают, как было бы круто старымив совместно нажитой четырёхкомнатной обниматься.Они до старости не дотянут в амфетаминовоми алкогольном своем пожарище без огня.А мы идем с тобой через поле в цветах карминовых,печали прежние в них роняя и хороня.А ты все думаешь почему-то, что поле – минное.А ты все смотришь куда угодно, чтоб не в меня.Не надо строить мне зиккуратов, дарить каратов,мне хватит текста, что между нами произойдёт.Предсмертным боем живого сердца под бой курантовя так мечтаю с тобою встретить Сверхновый год.«Где ты была, когда я тебя нашёл?..»
Где ты была, когда я тебя нашёл?Где был твой свет, неистовый и живой,синь твоих глаз, волос золотистый шёлк?Когда я тебе говорил – «Вот он, я, я – твой»каждый листок на дереве, что был жёлт,смущённо краснел, желая побыть тобой.Ты была камнем. И камень тот был тяжёл.А