Платформа замедляется, приближаясь к люку, и мои внутренности скручиваются в узел. Увидев одного из матросов, я забиваюсь поглубже. Он смог бы заметить меня, приди ему в голову заглянуть под машину.
Его лицо блестит от пота, а глаза — от восторга, когда он идет вдоль платформы, любуясь машиной.
— Она красотка. Французы умеют их делать. Двадцать пять миль в час — можешь поверить?
Я закрываю глаза и задерживаю дыхание, словно это может помочь мне спрятаться. Кажется, даже кровь застывает в жилах.
Матрос заканчивает обход.
— Опускайте ее.
Урчание мотора и звяканье разматываемой цепи знаменуют мой спуск прямо в пасть судьбы. Звуки отражаются от стен шахты, зажимая меня в кольцо, и свет меняется.
Выкатившись из-под машины, я подползаю к краю платформы и начинаю панически озираться в поисках лестницы. Она на другой стороне. Мои влажные пальцы соскальзывают с блестящего кузова машины, я запрыгиваю на сиденье, чтобы перебраться туда. К моему ужасу, прежде чем я успеваю схватиться за скобу, стена шахты заканчивается.
Платформа медленно минует помещение со скамьями и столами, заполненным пассажирами, — третий класс, судя по их виду. Некоторые из них смотрят, как я падаю с потолка, все еще цепляясь за сиденье машины. Неподалеку моряк в мундире разговаривает с женщиной, стоя ко мне спиной. Здесь выбираться нельзя. Задерживаю дыхание и жду, пока платформа окажется вне зоны видимости.
На следующем уровне шахта снова становится закрытой. Я встаю на сиденье, а затем хватаюсь за цепь крана. Опираясь ботинками на звенья цепи, я отталкиваюсь, чтобы подняться вверх, пытаясь лезть быстрее, чем платформа опускается. Кран замирает, даря мне несколько драгоценных секунд, чтобы взобраться повыше. Цепь впивается в мои ладони. И тут она, позвякивая, приходит в движение снова. Я продвигаюсь вперед дюйм за дюймом, последними словами костеря свою юбку за то, что тормозит меня. Пот заливает глаза. Конечности вопят от напряжения. Я миную огромное помещение. Если меня кто-то и замечает, возражений это не вызывает.
Наконец появляется лестница, и я поднимаюсь достаточно высоко, чтобы поставить ногу на скобу. Когда я взбираюсь на лестницу, юбка рвется, но теперь я, по крайней мере, уже не спускаюсь вниз. Я делаю перерыв, пытаясь перевести дыхание.
Затем лезу вверх, скоба за скобой, пока не ощущаю на лице ласковые лучи солнца.
Я выглядываю из люка. В сорока футах внизу у основания крана вспотевший матрос, до этого восхищавшийся «рено», стянул синюю бескозырку и уставился на пролетающую чайку. Никого больше на стапель-палубе нет. Я воображаю, что невидима, как легкий ветерок, а затем перекидываю ногу через край люка. Как можно тише я скатываюсь на сосновые доски палубы.
С громким криком в моем направлении летит чайка, и следом за ней поворачивается смотрящий на нее матрос.
Скройся, крикливая мерзавка.
Матрос для равновесия опирается рукой на основание крана, затем подходит, вытаращив воспаленные глаза.
— О-откуда вы взялись?
Я с трудом поднимаюсь на ноги, чувствуя, как в дыру в юбке залетает ветерок. Рукав моего жакета задрался по локоть. Должно быть, выгляжу я ужасно.
За спиной у матроса слоями многоярусного торта возвышается судовая надстройка, на которой стоит белобородый мужчина с гордой осанкой, и золотое шитье на рукавах его мундира сияет, как браслеты. Даже с расстояния в пятьдесят футов я легко узнаю это лицо со всех брошюр: капитан Смит, король этого плавучего дворца. Он опирается ладонями о поручни и наклоняется, вглядываясь в нашу сторону.
Я стараюсь подавить панику, которая, как шелковый платочек на штормовом ветру, грозится вот-вот вырваться на свободу.
Ноздри матроса наводят на мысли о дуле двуствольного ружья.
— Я спрашиваю, откуда вы взялись?
Как гласит одна китайская пословица, рука, наносящая удар, может его и отвести. Поправив шляпку, я изображаю один из высокомерных взглядов, которые миссис Слоан использовала при общении с нижестоящими: веки полуопущены, нос вздернут. После месяцев, проведенных в прислугах у старой перечницы, я могу изобразить миссис Слоан достовернее, чем это делала она сама.
— Из утробы матери. А вы?
Вдруг раздается короткий смешок. За моей спиной, опираясь на поручни полубака, стоит знакомая мне американка с трапа первого класса. В алых губах зажата свежая сигарета.
Глаза матроса превращаются в щелочки. Его толстый палец указывает в сторону грузовой шахты.
— Нет. Я видел, как вы вылезли из люка. Иначе почему у вас жакет порван?
— Так вы полагаете, что я вылезла оттуда? — Я громко фыркаю. — Да я по скользкой палубе не пройду, не упав. Вот, глядите, порвала жакет. — Тут я машу согнутым пальцем перед его мясистым носом. — На ваше счастье, я не сломала шею.
Дозорные, сидящие на марсе в середине фок-мачты, пялятся на нас во все глаза. Я почти уверена, что они вот-вот начнут бить в колокол в своем похожем на ванну гнезде. Но тут из двери под полубаком, стуча сапогами по палубе, появляется офицер, и я напрочь забываю о дозорных.
Петля галстука стягивает наглухо застегнутый белый воротничок, и присяжные из восьми латунных пуговиц осуждающе взирают на меня с мрачного синего сукна мундира. От одного его вида хочется сброситься с борта корабля для последнего причастия.
— Что здесь происходит?
Матрос утирает пот со лба рукавом.
— Офицер Мерри. Она вылезла из люка.
Офицер Мерри поправляет планшет на груди и грозно смотрит на меня. Кустистые брови нависают над суровым лицом, чье выражение, должно быть, следствие тяжести существования под именем Мерри[3].
Прижав руку к груди, я издаю нервный смешок, больше похожий на утиное кряканье.
— Именно это я и сделала. Сразу после того, как спрыгнула с воздушного шара.
— Кто вы? — вопрошает офицер.
Он потребует документы. Моя уловка раскроется. Начинает нервно подергиваться нога, но я переношу вес на нее, заставляя замереть.
— Мне позвать корабельного старшину? — спрашивает матрос.
— Пресвятая дева, да я все видела собственными глазами. — Из-за моей спины выплывает американка в своем обтягивающем, как вторая кожа, костюме. А я почти забыла о ней. — Бедняжка, похоже, как и я, вышла подышать свежим воздухом, а затем споткнулась и зацепилась за кромку люка. Вам повезло, что у нее неплохие рефлексы. Несчастье перед отплытием вряд ли стало бы хорошей новостью.
Я изо всех сил стараюсь не пялиться на нее.
— Мисс Харт. Как я рад вас видеть.
Офицер Мерри пытается изобразить на лице приятное удивление, что равносильно попытке замаскировать запах тухлятины, украсив мясо веточкой петрушки.
Мисс Харт принимается расхаживать туда-сюда с грацией королевской кошки.
— Должна признаться, внутреннее устройство корабля приводит меня в недоумение. Удивительно, что у вас люди пачками не падают в люки. Очевидно, ни одна женщина не приложила руку к его разработке.
Офицер Мерри не может оторвать от нее взгляд, захваченный в плен трепетанием ее роскошных ресниц. Затем