Смеялась она редко или даже вообще никогда не смеялась. Однако со временем Арманскому стало казаться, что ее отношение к нему немного потеплело. Она обладала, мягко говоря, сдержанным чувством юмора, временами вызывавшим у нее лишь кривую язвительную усмешку.
Ее бесчувственность иногда внушала Арманскому желание схватить ее, встряхнуть, хоть как-то прорваться сквозь ее защитную скорлупу, чтобы завоевать ее дружбу или хотя бы уважение.
Один-единственный раз, когда она уже проработала на него девять месяцев, он попытался поговорить с ней об этих чувствах. Дело было декабрьским вечером на рождественском празднике «Милтон секьюрити», где Арманский, против обыкновения, выпил лишнего. Ничего недопустимого не произошло — он просто попытался сказать, что на самом деле хорошо к ней относится. Больше всего ему хотелось объяснить ей, что он чувствует потребность оберегать ее и что если ей понадобится помощь, то она может с полным доверием обратиться к нему. Он даже попытался ее обнять, разумеется, по-дружески.
Саландер высвободилась из его неуклюжих объятий и покинула праздник. После этого она не появлялась на работе и не отвечала по мобильному телефону. Драган Арманский воспринимал ее отсутствие как пытку — почти как личную драму. Обсуждать свои чувства ему было не с кем, и он впервые с ужасом осознал, какую роковую власть над ним имеет Лисбет Саландер.
Тремя неделями позже, когда Арманский в один из январских вечеров трудился над проверкой годового отчета, Саландер вернулась. Она вошла в кабинет неслышно, как привидение, — просто он внезапно заметил, что она стоит в полумраке неподалеку от двери и разглядывает его. Он не имел никакого представления о том, как долго она уже там находилась.
— Хотите кофе? — спросила Лисбет.
Она прикрыла дверь и протянула ему принесенный от кофейного автомата стаканчик, который Арманский молча взял. Он испытал облегчение, смешанное с испугом, когда девушка, подтолкнув ногой дверь, уселась в кресло для посетителей и посмотрела ему прямо в глаза. Потом она задала запретный вопрос, да так, что от него нельзя было ни отшутиться, ни уклониться:
— Драган, я тебя привлекаю?
Арманский сидел как парализованный, отчаянно пытаясь сообразить, что ему отвечать. Его первым побуждением было встать в позу обиженного и все отрицать. Потом он встретил ее взгляд и осознал: она впервые задала личный вопрос, причем на полном серьезе, и если он попытается отшутиться, она воспримет это как оскорбление. Ей захотелось поговорить с ним, и ему стало интересно, сколько времени она набиралась смелости, чтобы задать этот вопрос. Он медленно отложил ручку, откинулся на спинку кресла и наконец расслабился.
— Почему ты так думаешь? — спросил он.
— Потому что я вижу, как ты на меня смотришь и как отворачиваешься. А еще иногда ты хочешь протянуть руку и коснуться меня, а потом сдерживаешься.
Внезапно он улыбнулся ей:
— Мне казалось, что если я прикоснусь к тебе пальцем, ты откусишь мне руку.
Она выжидала, даже не улыбнувшись.
— Лисбет, я твой начальник, и даже если бы я и увлекся тобой, то никогда бы ничего себе не позволил.
Она по-прежнему выжидала.
— Между нами говоря, бывали случаи, когда я чувствовал, что меня к тебе тянет. Объяснить это я не могу, но это так. Сам не знаю почему, но ты мне очень симпатична. Однако ты меня не возбуждаешь.
— Отлично. Потому что из этого все равно ничего не выйдет.
Арманский внезапно захохотал. Саландер впервые высказала ему что-то личное, пусть даже это было самое неприятное, что только может услышать мужчина.
Он попытался подобрать подходящие слова:
— Лисбет, я понимаю, что тебя не интересует старик, которому уже пятьдесят с хвостиком.
— Меня не интересует старик, которому пятьдесят с хвостиком, являющийся моим шефом. — Она подняла руку. — Подожди, дай мне сказать. Иногда ты кажешься тупицей и бюрократом, и это меня раздражает, но ты, в общем-то, привлекательный мужчина, и… я тоже порой чувствую… Но ты мой шеф, и я встречалась с твоей женой и хочу продолжать у тебя работать, и закрутить с тобой было бы самой большой глупостью с моей стороны.
Арманский сидел молча, едва решаясь дышать.
— Я же понимаю, что ты для меня сделал, а неблагодарность не в моих правилах. Я ценю, что ты оказался выше собственных предрассудков и дал мне шанс. Но я не хочу, чтобы ты был моим любовником, и папаша мне тоже не нужен.
Она умолкла.
Чуть погодя Арманский беспомощно вздохнул:
— В каком же качестве я тебе нужен?
— Я хочу продолжать на тебя работать. Если тебе это подходит.
Он кивнул, а потом ответил с максимальной откровенностью:
— Я очень хочу, чтобы ты на меня работала. Но мне бы также хотелось, чтобы ты питала ко мне какие-то дружеские чувства и доверие.
Лисбет покачала головой:
— Ты не тот человек, с которым хочется дружить.
Казалось, она собирается уйти, и он сказал:
— Я понял, что ты не желаешь, чтобы кто-то лез в твою жизнь, и я постараюсь этого не делать. Но ты не против, если я по-прежнему буду к тебе хорошо относиться?
Саландер долго размышляла. Потом она ответила: встала, обошла вокруг стола и обняла его.
Арманский был совершенно обескуражен.
Только когда она отпустила его, он схватил ее за руку:
— Мы можем быть друзьями?
Она кивнула.
Это был единственный раз, когда она проявила к нему нежность и когда она вообще его коснулась. Этот миг Арманский вспоминал с теплотой.
За четыре года она так и не приоткрыла ему ни своей личной жизни, ни прошлого.
Однажды Арманский испробовал на ней свое искусство разбираться с «лобстерами». Он также имел долгую беседу с адвокатом Хольгером Пальмгреном, который, похоже, отнюдь не удивился его приходу, и от полученных сведений его доверие к ней отнюдь не возросло. В разговорах с Лисбет он никогда не касался этой темы и ни единым словом не дал понять, что копался в ее личной жизни. Он скрыл от нее свое беспокойство и просто усилил бдительность.
В тот странный вечер Саландер и Арманский заключили некое соглашение. В дальнейшем она станет выполнять для него задания по сбору сведений на новых условиях. Ей назначается маленькая ежемесячная зарплата, не зависящая от того, есть у нее работа или нет; настоящий же