В начале громкого судебного процесса всегда есть нечто электризующее. Пристроившись в хвост, я сразу ощутил нависшее над толпой возбуждение – словно те миражи, что вьются над раскаленным асфальтовым шоссе в жару. У многих в очереди были с собой свежие газеты – утренний выпуск «Нью-Йорк таймс». Мужик передо мной как раз читал первую полосу, и я заглянул ему через плечо. На ней красовался огромный портрет Волчека, а над ним – заголовок: «НАЧИНАЕТСЯ СУД НАД РУССКОЙ МАФИЕЙ». На вид – репортер из криминальной хроники. Скорее всего, внештатник. А может, из какого-нибудь совсем уж захудалого листка. Этот тип распознается за милю: дрянной костюмишко, дрянная стрижечка… Судя по никотиновым пятнам на пальцах, садит одну сигарету за другой. Я втянул голову в воротник и постарался не смотреть в его сторону.

Здание суда на Чеймберс-стрит представляло собой довольно древнее строение в викторианско-готическом стиле, изрядно накачанное стероидами, – аж девятнадцать этажей, по которым раскидан двадцать один зал для судебных заседаний.

Пока что насчитал перед собой двадцать человек.

Посетителей, поднявшихся по пятидесятифутовой ширины каменным ступенькам, встречал изрядно облупившийся портик с коринфскими колоннами, который последний раз приводили в порядок, наверное, где-то в шестидесятых, не позже. Народ все прибывал, пристраивался за мной в хвост очереди, которая под шарканье ног постепенно продвигалась наверх по ступенькам. От нечего делать еще раз оглядел знакомое здание снизу доверху. Аллегорические статуи и бюсты бывших президентов вкупе с основоположниками нью-йоркского правосудия, которыми были уставлены чуть ли не все свободные ниши и карнизы старого здания, изрядно потрепали и время, и климат.

Поднявшись на верхнюю ступеньку, почувствовал, как по щеке стекает струйка пота. Рубашка прилипла к спине, отчего обжигающая чужеродная близость бомбы стала еще более ощутимой. Передо мной оставалось всего двенадцать человек.

Вероятность проникнуть в здание без досмотра представлялась теперь еще более эфемерной, чем это мыслилось в лимузине. Каким-то непостижимым образом в правой руке у меня оказалась моя авторучка, хотя из кармана я ее вроде не вынимал. Мелкими шажками продвигаясь ко входу, я бездумно вертел ее в пальцах. Часто ловлю себя на том, что порой делаю это совершенно бессознательно – наверное, это как-то помогает сосредоточиться. Ручку подарила мне Эми.

Тогда это было нечто вроде прощального подарка. Когда я запил, то редко добирался до дома. Где-то за неделю до Дня отцов Кристина решила, что мне пора окончательно выметаться вон и что Эми имеет полное право знать, почему. Заявила, что отныне знать меня не знает и что Эми лучше не видеть того, как я все ниже скатываюсь по наклонной.

Дети – вообще народ сообразительный, а уж про Эми и говорить нечего. Когда она увидела нас обоих на пороге своей спальни, то сразу поняла, что мы принесли дурные вести. Ее длинные светлые волосы были завязаны на затылке – чтобы не падали на глаза, пока она сидит за компьютером. Как обычно, поверх пижамы на ней была ее любимая джинсовая курточка, которую она снимала, разве когда укладывалась спать или отправлялась в школу, – курточка, на которой живого места не было из-за разнокалиберных значков со смайликами и эмблемами всяких рок-групп. Целый месяц дочка копила выдаваемые ей еженедельно карманные деньги; сама пошла в какую-то дешевую одежную лавку, сама купила, сама украсила по собственному вкусу. Я молча посмотрел на нее – впрочем, мы оба тогда на нее молча посмотрели. И прежде чем успели хоть что-то сказать, она оттолкнула от себя ноутбук и расплакалась. Можно было вообще ничего ей не сообщать. Эми сама все за милю учуяла. Потом задала обычные в таких случаях вопросы. Надолго я ухожу? Это насовсем? Разве нельзя просто все уладить? Ни на один вопрос ответа у меня не было. Я просто сидел рядом с ней на краешке кровати, обнимал за плечи, старался проявлять твердость. Но какая там, к чертям, твердость – стыдно было до жути. Случайно бросил взгляд на открытый монитор и увидел, что на нем открыт интернет-магазин, продающий подарочные авторучки с гравировкой. Заметил даже образец гравировки, которую она выбрала: «Лучшему в мире папе».

Авторучка замерла у меня в руке – та самая ручка, которую подарила мне Эми, когда я ушел из дома. Взгляд опустился на единственное слово, выгравированное на цилиндрике из полированного алюминия: «Папе». Как вспомнишь, чего мне это тогда стоило… Сунул ручку в задний карман, еще раз оглядел очередь.

Еще десять человек передо мной.

Внимание отвлек какой-то механический вой и лязг наверху. Власти наконец сподобились санкционировать основательный косметический ремонт старого фасада, и теперь на уровне примерно четвертого этажа от крыши висела здоровенная люлька с работягами. Самих их с земли я особо не разглядел, но даже издалека было хорошо видно, как она раскачивается на ветру. Работяги обдирали грязь водяным бластером и восстанавливали порушенную лепнину. Вообще-то вездесущие застройщики давно подбивали клинья, чтобы здание снести, а правосудию подыскать обиталище подешевле. Но общественность вовремя спохватилась. Поскольку мэр – сам бывший юрист, составить соответствующую петицию за подписью влиятельных членов муниципального совета труда не составило. Здание суда останется стоять где было. Подшаманят снаружи, ну а внутри пусть себе и дальше разваливается. В Нью-Йорке такое регулярно – за полированной облицовкой вполне может скрываться разлагающийся труп. Реальность же ситуации в том, что это здание на Чеймберс-стрит представляло собой в первую очередь историческую ценность – здесь впервые за всю историю Соединенных Штатов был открыт так называемый «ночной суд». Ночной суд – это, считай, самый важный суд во всем городе. В одном только Манхэттене по триста арестов в день – до пяти вечера по-любому все дела не разгрести, приходится до часу ночи заседать. А как прижал кризис, так и преступность сразу же полезла вверх, еще больше нагрузка выросла. Теперь уголовный суд работает в этом здании все двадцать четыре часа в сутки. Правосудие здесь не спит никогда, а двери здания вот уже два года не закрываются в принципе.

Чем ближе я продвигался к этим дверям, тем слышнее становились то и дело доносящиеся из-за них гудочки металлоискателя. К счастью, всех дежурных охранников я знал по имени. Один из секретов успеха в суде – личное знакомство с судебным персоналом. До самой распоследней мелкой сошки. Никогда не знаешь, когда тебе вдруг понадобится какая-нибудь мелкая услуга: то факс надо принять по-быстрому, то заблудшего клиента отловить, то просто мелочь разменять для кофейного автомата – или же, как в моем случае, отловить меня самого при срочном звонке по таксофону в вестибюле…

Восемь человек впереди.

Заглянул через плечо репортера, чтобы получше рассмотреть охранников – чья сейчас смена. На дверях стояли Барри