– Нет, – сказал он, – это не камни.
Она приподняла бровь и снова заулыбалась. Теперь, когда Сюзанна поняла, что он не станет орать на нее, как это частенько случалось, когда она капризничала или делала что-то не так, замешкавшись, в ее глазах снова мелькнул этот насмешливый блеск – солнечный зайчик на стали, – который ассоциировался у Роланда с Деттой Уокер.
– Правда? – Насмешка в ее голосе была по-прежнему добродушной, но Роланд чувствовал: если сейчас он даст ей малейшее послабление, насмешка станет злобной. Она уже вся напряглась и начала выпускать коготки.
– Да, это не камни, – также с насмешкой ответил он, опять улыбаясь, но теперь улыбка его стала суровой. – Сюзанна, ты помнишь беложопых мудил?
Улыбка женщины стала медленно угасать.
– Беложопых мудил из Оксфорд-Тауна?
Улыбка погасла.
– Ты помнишь, что эти беложопые мудилы сотворили с тобой и твоими друзьями?
– Это была не я, – отозвалась она, – а другая женщина. – Но в глазах у нее застыло угрюмое выражение. Он не любил, когда она так смотрела, и в то же время ему нравился этот взгляд. Это был правильный взгляд, говоривший о том, что растопка уже разгорелась и скоро займутся большие поленья.
– Да. Это была другая. Нравится это тебе или нет, там была Одетта Сюзанна Холмс, дочь Сары Уокер Холмс. Не ты нынешняя, а та женщина, которой ты была тогда. Помнишь пожарные шланги, Сюзанна? Помнишь золотые зубы? Ты видела их, как они сверкали, когда тебя и твоих друзей поливали из шлангов в Оксфорде? Как сверкали зубы, когда над вами хохотали?
Она им рассказывала об этом и еще о многом другом в долгие-долгие ночи, пока догорал костер. Стрелок понимал далеко не все, но слушал внимательно. Слушал и запоминал. В конце концов боль – это тоже орудие. Иногда самое лучшее.
– Что с тобой, Роланд? С чего вдруг ты решил мне напомнить весь этот вздор?
Теперь угрюмые ее глаза загорелись опасным огнем. Роланду они напомнили глаза Алена, когда неизменно добродушного Алена что-то все-таки выводило из себя.
– Камни – это те люди, – сказал он мягко, – которые заперли тебя в камере, где ты обмочилась. Люди с собаками и дубинками. Которые называли тебя черномазой дырой.
Он указал на камни, проведя пальцем слева направо.
– Это тот, кто ущипнул тебя за грудь и рассмеялся. Это тот, кто сказал, что тебя надо раздеть и проверить, не прячешь ли ты чего в заднице. Вот это тот, кто обозвал тебя шимпанзе в платье за пять сотен долларов. Вон тот колотил по колесам твоей коляски своей дубинкой, пока тебе не стало казаться, что этот грохот сведет тебя с ума. Вон тот назвал твоего друга Лео гомиком-коммунякой. А этот последний, Сюзанна, это Джек Морт.
– Да. Эти камни. Эти ублюдки.
Теперь она задышала неровно и быстро, грудь ее судорожно вздымалась и опадала под ружейным ремнем с наполненным под завязку патронташем. Она больше уже не смотрела на Роланда. Она впилась взглядом в камни с вкраплениями слюды. Где-то вдалеке раздался треск – упало дерево. В небе опять завопили вороны. Погруженные в свою игру, которая больше уже не была игрой, ни Роланд, ни Сюзанна этого не замечали.
– Да? – выдохнула она. – Правда?
– Правда. А теперь повтори еще раз, что мы с тобой проходили, Сюзанна Дин, и смотри больше не ошибись.
На этот раз слова сорвались с ее губ, точно ледышки. Рука ее на подлокотнике инвалидной коляски легонько дрожала, точно двигатель, работающий на холостых оборотах.
– «Я целюсь не рукой; та, которая целится рукой, забыла лицо своего отца.
Я целюсь глазом».
– Хорошо.
– «Я стреляю не рукой; та, которая стреляет рукой, забыла лицо своего отца.
Я стреляю рассудком».
– Так было всегда, Сюзанна Дин.
– «Я убиваю не выстрелом из револьвера; та, которая убивает выстрелом, забыла лицо своего отца.
Я убиваю сердцем».
– Тогда УБЕЙ их ради отца своего! – закричал Роланд. – УБЕЙ ИХ!
Правая ее рука сорвалась с подлокотника кресла и молнией метнулась к кобуре. В мгновение ока левая рука опустилась и легла на курок – быстро и плавно, как взмах крылышка колибри. Шесть раз прогремели выстрелы, прокатившись эхом по долине, и на вершине валуна остался стоять только один камешек из шести.
В первое мгновение никто из них не произнес ни слова – казалось, у обоих перехватило дыхание, – пока над долиной замирало эхо. Даже вороны притихли, по крайней мере на время.
Стрелок нарушил гулкую тишину двумя бесстрастными, но вместе с тем весьма выразительными словами:
– Очень хорошо.
Сюзанна смотрела на сжимаемый ею револьвер, как будто видела его впервые. От дула вверх поднималась тоненькая струйка дыма, безупречно прямая в безветрии. Чуть погодя Сюзанна медленно засунула револьвер обратно в кобуру.
– Хорошо, но еще не отлично, – проговорила она наконец. – Один раз я промазала.
– Да? – Роланд подошел к валуну, снял с него оставшийся камешек, сначала сам поглядел на него, а потом бросил ей.
Она поймала его левой рукой. Он с одобрением отметил, что правую она держит возле кобуры. Она стреляла лучше, чем Эдди, и у нее получалось естественнее, но именно этот урок она усвоила все же не так быстро. Если бы она была с ними во время той перестрелки в ночном клубе у Балазара, она бы, наверное, врубилась быстрее. Но теперь и она, кажется, научилась. Она пригляделась к камню и заметила сбоку бороздку глубиной почти в одну пятую дюйма.
– Ты его лишь зацепила, – сказал стрелок, – но все-таки зацепила, а иногда большего и не нужно. Если подрезать противника, сбить ему прицел… – Он секунду помедлил. – Чего ты так на меня уставилась?
– А ты что, не знаешь? Ты правда не знаешь?
– Нет. Твой разум часто закрыт для меня, Сюзанна.
В его голосе не было и намека на готовность защищаться, и Сюзанна досадливо мотнула головой. Быстрые перепады ее настроения, выдававшие личность неординарную, иной раз его раздражали донельзя. Ее же из себя всегда выводила его кажущаяся неспособность скрывать свои мысли – он всегда говорил то, что думал. Она в жизни еще не встречала такого прямодушного человека.
– Хорошо, – вымолвила она. – Я скажу тебе, Роланд, почему я так на тебя уставилась. Потому что ты гнусно меня обманул. Ты сказал, что не станешь меня лупить, что не сможешь меня отдубасить, даже если я промахнусь все шесть раз… но ты либо лжец,