– Да, я никчемный алкаш, и хрен с ним! – объявил Гэри птицам и черепице на ветках больного вяза. Сделал глоток. Зычно перднул. Прихлопнул какую-то мушку. У него на лице лежал пятнистый узор из света и тени. Остовы нескольких распотрошенных машин за домом почти утонули в высоких зарослях сорняков. Западная стена дома сплошь заросла плющом. В этой густой растительности еле-еле проглядывало окно, которое в солнечную погоду сверкало, как грязный бриллиант. Два года назад, в приступе пьяного буйства, Гэри зачем-то вышвырнул в это окно небольшой комод. Окно пришлось застеклить заново, чтобы не замерзнуть зимой, но комод так и остался в том месте, куда упал. Один ящик выдвинулся и торчал, словно высунутый язык.
В 1944-м двадцатилетний Гэри Первье в одиночку захватил немецкий дот во Франции, после чего повел в атаку ребят из своего поредевшего отряда. Они продвинулись на десять миль, и только потом он свалился с шестью пулевыми ранениями, полученными при штурме пулеметной огневой точки. За проявленный героизм его представили к высшей награде армии США, кресту «За выдающиеся заслуги». В 1968-м Гэри привез медаль Бадди Торгесону из Касл-Фоллза и попросил переплавить ее в пепельницу. Бадди был в шо- ке. Гэри сказал, что лучше бы, конечно, сделать из креста унитаз, чтобы в него срать, но для такого он все-таки маловат. Бадди разнес эту новость по всей округе. Может быть, Гэри именно этого и хотел. Может быть, нет.
Как бы там ни было, местные хиппи пришли в восхищение. Летом шестьдесят восьмого многие из них проводили каникулы на Великих озерах вместе с богатенькими родителями – в ожидании сентября, когда можно будет вернуться в университеты и продолжить учебу в области протестов, психоделиков и перепихонов.
В общем, Бадди Торгесон, который работал на автозаправке «Эссо» в Касл-Фоллзе (теперь они все называются «Эксон», но Гэри Первье, понятно, на это насрать), а в свободное время подрабатывал кузнецом, переплавил медаль в пепельницу, и эту историю потом напечатали в «Голосе Касл-Рока», причем автор статьи истолковал произошедшее как антивоенный протест. Вот тогда к дому Гэри на городском шоссе номер 3 и потянулись толпой восхищенные хиппи. Им хотелось сказать старику, что он «четкий чувак». Им хотелось сказать, что он «крут и неслаб». Им хотелось сказать, что он «вообще чумовой».
Гэри показывал всем пришельцам одно и то же – а именно свой «винчестер» калибра 30–06 – и велел убираться с его земли. С его точки зрения, все эти хиппи были шайкой немытых, завшивленных, длинноволосых, сексуально озабоченных кретинов с левацкими замашками. Он грозился, что будет стрелять, и ему глубоко до того самого места, если их потроха разлетятся от Касл-Рока до Фрейберга. Со временем хиппи оставили его в покое, на чем история с медалью благополучно закончилась.
Одна из тех шести немецких пуль, доставшихся Гэри Первье, снесла ему напрочь правое яичко; врач обнаружил его размазанным по казенным армейским трусам. Второе яичко сохранилось почти нетронутым и периодически обеспечивало ему вполне крепкий стояк. Впрочем, самому Гэри было на это насрать, как он не раз говорил Джо Камберу. Благодарное отечество наградило его крестом «За выдающиеся заслуги». Благодарные медики выписали его в феврале 1945-го из парижского госпиталя с восьмидесятипроцентной пенсией по инвалидности и пристрастием к дорогим наркотическим веществам. Благодарные земляки устроили в городе парад в его честь 4 июля 1945 года (ему уже исполнился двадцать один год, он получил право голосовать, его волосы поседели на висках, и он чувствовал себя семисотлетним старцем, да уж, жизнь удалась). Благодарная городская администрация навсегда освободила Гэри Первье от уплаты налога на недвижимое имущество. Это было хорошо, потому что иначе он лишился бы дома с участком еще лет двадцать назад. Морфий, которого было уже не достать, пришлось заменить крепким спиртным, после чего Гэри занялся делом всей своей жизни, то есть медленно и по возможности не без приятности себя убивал.
Теперь, в 1980-м, в свои пятьдесят шесть он совсем поседел и стал злющим, как бык, которому плеснули под хвост скипидаром. Во всем мире было лишь три живых существа, кто его не бесил: Джо Камбер, его сынишка Бретт и сенбернар Бретта Куджо.
Он откинулся на спинку шезлонга, чуть его не опрокинув, и отпил еще «Отвертки» из большого бокала, которым бесплатно разжился в «Макдоналдсе». На бокале была нарисована какая-то фиолетовая животина. Нечто по имени Гримаска. Гэри частенько захаживал в «Макдоналдс», где еще можно поесть недорогих гамбургеров. Гамбургеры – хорошее дело. А что до Гримаски… и мэра Макчиза… и ублюдского Роналда Макдоналда… Гэри Первье было абсолютно насрать на всю братию.
Слева в высокой траве промелькнуло что-то большое и рыжевато-коричневое, и через пару секунд на заросшую лужайку у дома Гэри вышел Куджо. Увидев Гэри, он вежливо гавкнул и подошел ближе, виляя хвостом.
– Куджи, старый ты сукин сын, – ласково проговорил Гэри. Потом поставил бокал на землю и принялся сосредоточенно рыться в карманах в поисках собачьих галет. Он всегда держал под рукой угощение для Куджо, такого хорошего, славного пса.
Он нашел две галеты в кармане рубашки и показал их Куджо.
– Сидеть, парень. Сидеть.
Даже в самом плохом и озлобленном настроении он всегда улыбался, когда видел, как этот огромный пес весом две сотни фунтов садится на задние лапы, как кролик.
Куджо сел, и Гэри заметил у него на носу небольшую, но скверную на вид подсохшую царапину. Он бросил псу галеты, сделанные в форме косточек, и Куджо легко поймал их на лету. Уронил одну между передними лапами и принялся с хрустом жевать вторую.
– Хороший пес, – сказал Гэри и протянул руку, чтобы потрепать Куджо по голове. – Хороший…
Куджо зарычал. Зарычал как-то странно. Глухо, утробно, почти задумчиво. Он посмотрел на Гэри, и его взгляд был таким пристальным и холодным, что Гэри пробрал озноб. Он быстро отдернул руку. С таким большим псом, как Куджо, шутки плохи. Иначе будешь до конца жизни вытирать задницу крюком вместо