После вчерашнего у нее до сих пор болят ноги, она устала на работе, но ее сердце трепещет от восторга, словно в нем поселилась пара крошечных мотыльков.
Она разогревает кофе на плите и ставит табурет на место, под засиженной мухами лампой, свисающей с потолка.
Он рисует ее несколько часов кряду, у нее все болит, ноги совсем онемели в туфлях на каблуках, ее немного подташнивает от резкого запаха скипидара и льняного масла.
Муж сосредоточенно хмурится, он полностью погружен в работу.
Вот оно, вдохновение.
– Можешь повернуться туда? – спрашивает он, указывая направление большим пальцем, перепачканным краской.
Сегодня еще холоднее, чем в предыдущие вечера. Работа над картиной продолжается шестой день. Один раз она обожгла о плиту бедро и два раза – ляжку, когда вертелась, покачиваясь на каблуках, на скрипящей табуретке.
В первый раз она дернулась и прижала пальцы к губам, словно девочка в мультике или женщина с календаря – из тех, что развешаны по стенам в автомастерской «Гараж Эла». Юбки у женщин на календарях всегда взметаются вверх, и подвязки сверкают, как черные стрелки.
Он посмотрел на нее поверх мольберта, но ничего не сказал.
Уже очень поздно, у нее ноет все тело, он предлагает завершить сеанс стаканчиком бурбона. Паулина обычно не употребляет крепкие напитки, но надеется, что виски поможет унять боль.
Он кладет ее ногу себе на бедро. Сначала она не понимает, что он собирается делать, но тут он берет кубик льда и прикладывает к ее коже, где два воспаленных ожога краснеют, словно открытые рты.
Еще позже, когда они лежат в постели, она чувствует его пальцы у себя на бедре. Он прикасается к ее ожогам, его пальцы холодные, как будто он долго держал их в ведерке со льдом, стоящем на тумбочке у кровати. Он рисует круги у нее на бедре, эти круги все шире и шире, рука уже подбирается к внутренней стороне бедра, к самому центру ее естества. Она чувствует, как приоткрываются ее губы, слышит собственное дыхание. Его пальцы все ближе и ближе, все так медленно.
У нее в голове возникает картинка, ни с того ни с сего и без всякого смысла: черноглазая женщина на соседней дорожке в кегельбане, несколько лет назад. Женщина протягивает Паулине ярко-красный шар, ее длинные пальцы утоплены в углублениях на шаре. Я разогрела его для вас.
На следующий день она отпрашивается с работы пораньше. Он будет рад, думает она с улыбкой. Мы сможем раньше начать. Мы сможем работать весь вечер.
Она приходит домой в начале пятого. На откидном столике в кухне стоит обувная коробка. Улыбаясь еще лучезарнее, Паулина открывает коробку, раздвигает папиросную бумагу и видит пару зеленых домашних туфель с крошечными золочеными каблучками. Она прижимает одну туфлю к щеке. Почти полное ощущение, будто это атлас. Хотя она знает, что этого не может быть. На карточке внутри коробки написано название цвета: абсентовый.
Туфли малы ей на два размера, но она не скажет ни слова.
– Спасибо, – говорит она, когда он приходит домой, и целует его в щеку. – Спасибо.
На ужин она приготовила его любимое мясное рагу с вустерским соусом.
Он смотрит на нее странно, и она указывает себе на ноги и щелкает каблучками, как Дороти из «Волшебника страны Оз».
В его глазах мелькает удивление. Возможно, он собирался сделать сюрприз. Возможно, он собирался преподнести ей подарок, когда она разденется, думает Паулина, смущенно зардевшись.
В тот вечер он хочет закончить пораньше. Он то и дело поглядывает на нее и в конце концов просит снять зеленые домашние туфельки и надеть «лодочки» на каблуках.
– В них подъем смотрится лучше, – говорит он. – Вот что я имею в виду.
Он пытается что-то сделать, но ничего не выходит.
Он говорит, красный цвет – совершенно не тот. Придется заново смешивать краски, или завтра бежать в магазин, или, может быть, Паулина утащит с работы тюбик киновари.
Потом он надевает куртку и говорит, что пойдет поболтает с ребятами «о делах», что означает попойку в баре за мясной лавкой.
Перед тем как уйти, он закрывает холст на мольберте куском старой кисеи. Он запрещает Паулине смотреть на свои незаконченные работы. Так повелось с самого начала.
Но альбом с зарисовками остается на кухонном столе. Он ничем не закрыт, и насчет него не установлено никаких правил. Паулина открывает альбом и смотрит на первый рисунок, сделанный цветными карандашами «Диксон», которые муж заставил ее утащить с работы.
На рисунке – женщина на темной сцене, выхваченная из сумрака светом прожектора. Под сценой – оркестровая яма. Бледный как мертвец барабанщик сидит, повернувшись в другую сторону. Видны головы зрителей первого ряда, небрежно вычерченные угольным карандашом. Мужчины смотрят на сцену, жадно тянут шеи, словно голодные птенцы.
Женщина на рисунке почти полностью обнажена, если не считать тонкой полоски голубой ткани – слишком тонкой, чтобы сойти за трусики.
Она обнажена и не стесняется своей наготы. Она гордо вышагивает по сцене, ее короткие каштановые волосы сверкают в свете прожектора. Кожа – кремово-розовая, грудь пышная, но крепкая, руки раскинуты в стороны, словно крылья, в руках развевается синяя ткань, струящаяся длинным шлейфом. Ноги еще не прорисованы до конца, но уже видно, что они будут стройными и сильными. На левом бедре выделяется бледный участок растянутой кожи.
Выражение ее лица… Паулина его узнает, но не может назвать.
– Вот это да, – шепчет она. – Я здесь как королева.
Она не дурочка. Она знает, что все дело в рассказе Бада о танцовщице, которую тот видел в Нью-Йорке. О стриптизерше, чьи соски были как две клубнички. Возможно, выбранный мужем сюжет должен был ее обеспокоить, как обеспокоил бы ее мать и ее благочестивых ханжей-соседей в городке, где она родилась. Когда-то Паулина расстроилась бы, увидев такую картинку. Но теперь – нет.
Однако картинка напомнила ей случай, о котором она не вспоминала уже очень давно. Ей было лет семь или восемь, она полезла в папин шифоньер за щеткой для обуви. Встав на цыпочки, потянулась к верхней полке и случайно нащупала прохладную глянцевую фотографию. Она неловко отдернула руку, и фотография упала на пол: раскрашенный снимок, на котором молодая женщина обвивалась вокруг лебедя с длинной шеей. Женщина была голой, ее прикрывали лишь рыжие локоны, очень длинные, почти до пят. Так Паулина впервые в жизни увидела неприличную картинку и впервые узнала о том, как взрослые тетеньки выглядят без одежды. Это рыжее пламя у нее между ног…
Мать застала ее за разглядыванием картинки и отлупила одежной щеткой.
Паулина не вспоминала об этой картинке уже много лет, убрала ее в шифоньер в самом