смыслом, мол, у нас есть секрет. Это мне не понравилось. Это был наш с мамой секрет, наш и больше ничей.

Протянув руку между сиденьями, мама схватила меня за запястье. Ее рука была очень холодной.

– Это не важно, Джейми. Просто скажи, он сейчас может быть дома?

– Да, наверное. Если он там умер.

Мама отпустила мою руку и попросила Лиз ехать быстрее, но Лиз покачала головой.

– Лучше не надо. Я не хочу объясняться с коллегами из полиции. Если нас засекут, то наверняка спросят, куда мы так мчимся. И что я им скажу? Что нам надо успеть побеседовать с мертвым дядькой, пока он окончательно не исчез? – По ее голосу было ясно, что она в это не верит и просто подшучивает над мамой. Просто дурачится. Меня это устраивало. А маме, кажется, было вообще все равно, что думает Лиз, главное, чтобы она довезла нас до Кротона-на-Гудзоне.

– Тогда как можно быстрее.

– Вас понял, Ти-Ти.

Мне не нравилось, когда она так называла маму. Этим словечком некоторые мои одноклассники обозначали поход в туалет. Но мама не возражала. В тот день она бы не возразила, если бы Лиз назвала ее Бонни Большиесиськи. Может быть, даже и не заметила бы.

– Кто-то умеет хранить секреты, а кто-то нет, – пробурчал я. Не смог удержаться. Так что, наверное, я все-таки разозлился.

– Перестань, Джейми, – сказала мама. – Вот только сердитого тебя мне сейчас и не хватало.

– Я не сердитый, – сердито ответил я.

Я знал, что они с Лиз близки, но мы-то с мамой должны были быть еще ближе. Она могла бы сначала спросить у меня, хочу ли я с кем-то делиться своим самым главным секретом. Но нет, она просто выболтала все Лиз ночью в постели, после того как они, по выражению Риджиса Томаса, «поднялись к вершинам блаженства по лестнице страсти».

– Я вижу, что ты расстроен, и потом можешь злиться на меня сколько угодно, но сейчас ты мне нужен, малыш. – Мама как будто забыла, что Лиз сидит рядом, но в зеркале заднего вида мне были видны глаза Лиз. Она очень внимательно слушала, слушала каждое слово.

– Хорошо. – Я видел, в каком состоянии мама, и меня это немного пугало. – Только ты успокойся, мам.

Она провела рукой по волосам и со всей силы дернула себя за челку.

– Все это жутко несправедливо. Все, что с нами произошло… и продолжает происходить… это какой-то лютый пиздец. – Мама взъерошила мне волосы. – Ты ничего не слышал.

– Нет, слышал, – ответил я. Потому что все еще злился. Но вообще-то мама была права. Помните, я говорил, что жил как бы в романе Диккенса, только содержащем нецензурную брань? Знаете, почему люди читают такие романы? Потому что их радует, что лютый пиздец происходит не с ними.

– Я два года вертелась, чтобы платить по счетам без просрочек. Изворачивалась, как могла, чтобы совсем уж не влезть в долги. И у нас дома горел свет, и еда всегда была на столе. Да, Джейми?

– Да-да-да, – сказал я, надеясь, что мама улыбнется. Она не улыбнулась.

– Но сейчас… – Она снова дернула себя за челку, уже изрядно взъерошенную. – Сейчас столько всего навалилось, и во главе списка – налоговое управление, чтоб ему провалиться. Я тону в море красных чернил. Вся надежда была на Риджиса. Я думала, он меня вытащит. А он, сукин сын, взял и помер! В пятьдесят девять лет! Кто вообще умирает в пятьдесят девять, если не страдает патологическим ожирением и не сидит на наркотиках?

– Больные раком? – подсказал я.

Мама шмыгнула носом и опять дернула себя за многострадальную челку.

– Спокойнее, Ти, – пробормотала Лиз и прикоснулась к маминой шее. Мне показалось, что мама этого не заметила.

– Книга могла нас спасти. Только книга, и ничего, кроме книги. – Она издала диковатый смешок, напугавший меня еще больше. – Я знаю, что он написал всего две-три главы, но больше никто об этом не знает, потому что он никому ничего не рассказывал. Никому, кроме меня. А до меня – только брату, пока Гарри не заболел. Риджис не делал никаких предварительных записей и набросков сюжета, Джейми. Чтобы не сдерживать творческий процесс, как он сам говорил. И еще он говорил, что ему не нужны никакие наброски. Он все держал в голове.

Она снова схватила меня за запястье и сжала так крепко, что остались синяки. Я заметил их позже, уже ближе к вечеру.

– И может быть, все еще держит.

10

В Тарритауне мы заехали в автокафе при «Бургер Кинге», и Лиз купила мне обещанный воппер. И шоколадный молочный коктейль. Мама не хотела нигде останавливаться, но Лиз настояла на своем.

– Молодому растущему организму пора подкрепиться. Ты не ешь, если не хочешь, а мальчику нужно поесть.

Мне понравилось, что она так сказала. Мне вообще многое нравилось в Лиз, но многое и не нравилось. Очень не нравилось. Я об этом еще расскажу, иначе никак, но пока просто скажем, что я испытывал сложные чувства к Элизабет Даттон, детективу второго ранга из Департамента полиции Нью-Йорка.

Она сказала кое-что еще по дороге в Кротон-на-Гудзоне, и я должен об этом упомянуть. Она говорила просто для поддержания беседы, но позже (да, опять это слово) стало понятно, что это важно. Лиз сказала, что Подрывник все-таки убил человека.

В последние годы сообщения о маньяке, называвшем себя Подрывником, периодически появлялись в новостях на местных телеканалах, в частности, на «Первом нью-йоркском», который мама смотрела почти каждый вечер, пока готовила ужин (а иногда и за ужином, если в новостях было что-то действительно интересное). Его «царство террора» – это придумал не я, а репортеры «Первого нью-йоркского» – началось еще до моего рождения, и Подрывник был уже чем-то вроде городской легенды. Типа Тонкого человека или Крюка, только со взрывчаткой.

– Кого? – спросил я. – Кого он убил?

– Долго нам еще ехать? – спросила мама. Ее совершенно не интересовал Подрывник; у нее хватало своих забот.

– Какого-то парня, который совершил большую ошибку, попытавшись воспользоваться одним из немногих оставшихся в Манхэттене таксофонов, – сказала Лиз, пропустив мимо ушей мамин вопрос. – Ребята из инженерно-саперного отряда считают, что бомба рванула сразу же, как он снял трубку. Две шашки динамита…

– Нам сейчас обязательно об этом говорить? – перебила мама. – И почему на всех чертовых светофорах всегда горит красный?

– Две динамитные шашки были прикручены к маленькой полочке под телефоном, куда люди обычно кладут монеты, – невозмутимо продолжила Лиз. – Подрывник, надо отдать ему должное, изобретательный сукин сын. Сейчас набирают еще одну оперативную группу – уже третью с тысяча девятьсот девяноста шестого, – и я буду проситься туда. Думаю, меня должны взять. Я работала в предыдущей опергруппе, так что опыт есть. А сверхурочные мне сейчас не помешают.

– Зеленый, – сказала мама. – Поехали, Лиз.

И мы поехали.

11

Я еще не доел картофель