Дюссандер делал затяжку за затяжкой. Кончик сигареты подрагивал. Он выпустил из носа дым и вдруг закашлялся постариковски.
— Вы знали Ильзу Кох? — спросил Тодд.
— Ильзу Кох? — едва слышно переспросил Дюссандер. И после паузы сказал: — Да, я знал ее.
— Она была красивая? — оживился Тодд. — Я имею в виду... — Он изобразил в воздухе подобие песочных часов.
— Разве ты не видел ее фотографий? — спросил Дюссандер. — Ты же у нас в этом деле гурман.
— Кто я?
— Гурман. Тот, кто любит получать удовольствие... ловить кайф.
— А-а. Клевое словечко. — Угасшая было улыбка вновь расцвела. — Еще бы не видел. Но все эти перепечатки, не мне вам говорить... — Интонация была такая, словно их у Дюссандера была целая коллекция. — Черно-белые, нечеткие... что вы хотите, любительские снимки. Кто тогда знал, что это, можно сказать, история... Что, она правда была пышка?
— Толстая, мосластая, со скверной кожей. — Дюссандер раздавил недокуренную сигарету в вазочке, наполненной бычками.
— Да-а? Надо же. — Лицо у Тодда вытянулось.
— Не все такие везучие, — раздумчиво произнес Дюссандер, глядя на Тодда. — Увидел мою фотографию в старом журнале — и на тебе!
— Ошибаетесь, мистер Дюссандер. Не все так просто. Я долго не верил, что вы это он, не верил, пока не увидел однажды, как вы садитесь в автобус в своем блестящем черном дождевике...
— Вот оно что, — выдохнул Дюссандер.
— Ага. У Лиса в гараже, в одном из журналов, вы были сфотографированы в таком же точно дождевике. И в библиотеке я раскопал книжку, вы там в эсэсовском плаще вроде этого. Я сразу сказал себе: «Курт Дюссандер, один к одному». Вот тут уже я сел вам на хвост...
— Что ты сделал?
— Сел на хвост. Начал следить за вами. Я, знаете, мечтаю стать детективом, таким, как Сэм Спэйд в книжках... или как Мэнникс в телесериале. Я принял все меры предосторожности... Показать фотографии?
— Ты меня фотографировал?!
— А то как же. У меня «Кодак», помещается в кулаке. Если насобачиться, раздвинул пальцы — и вы в объективе. Остается нажать большим пальцем. — На этот раз улыбка Тодда как бы говорила, что сам он оценивает свои успехи достаточно скромно. — Поначалу, конечно, в кадр попадали одни пальцы. Но я настырный. Если стараться вовсю — чего хочешь добьешься. Звучит занудно, но верно.
Курт Дюссандер заметно побледнел и весь как-то усох.
— Ты что же, отдал проявлять пленку в фотоателье?
— Чего? — Тодд не сразу сообразил, а сообразив, презрительно скривился. — Вот еще! Что я, придурок? У отца есть темная комната. Я с десяти лет сам проявляю пленку.
Дюссандер ничего не сказал, однако спина его несколько расслабилась и кровь снова прилила к щекам.
Тодд достал сложенный вдвое конверт из заднего кармана и вынул из него несколько глянцевых фотографий с неровно обрезанными краями, что доказывало их домашнее происхождение. Дюссандер разглядывал снимки с мрачной сосредоточенностью. Вот он сидит, совершенно прямой, в автобусе у окна, в руках у него последний роман Джеймса Миченера. Вот он ждет автобуса на Девон-авеню, под мышкой зонтик, подбородок вздернут — ни дать ни взять премьер-министр в зените славы. Вот он стоит в очереди под козырьком театра «Мажестик», выделяясь среди привалившихся к стене подростков и безликих кудлатеньких домохозяек высоким ростом и осанкой. А вот он заглядывает в свой почтовый ящик...
— Я решил вас щелкнуть, — пояснил Тодд, — хотя боялся, что вы меня засечете. Я постарался свести риск до минимума. Снимал с противоположной стороны улицы. Эх, мне бы телескопические линзы... — Тодд мечтательно вздохнул.
— На всякий случай ты, конечно, заготовил дежурную фразу.
— Я бы спросил, не видели ли вы мою собаку. Короче, я отпечатал фотографии и сравнил их вот с этими.
Он протянул Дюссандеру три ксерокопированных снимка. Старику доводилось их видеть, и не раз. На первом он сидел в своем кабинете — начальник концлагеря Патэн; снимок был кадрирован таким образом, чтобы остался только он и флажок со свастикой у него на столе. Второй снимок был сделан в день призыва. На третьем он пожимал руку Генриху Глюксу, помощнику Гиммлера.
— Я уже не сомневался, что вы — это он, вот только... из-за ваших дурацких усов не видна была заячья губа. И тогда, чтобы окончательно убедиться, я раздобыл вот это...
Он извлек из конверта последний листок, многократно сложенный. Сгибы почернели от грязи, уголки пообтрепались. Это была копия распространенной израильтянами листовки: «Разыскивается военный преступник Курт Дюссандер». Глядя на этот листок, Дюссандер думал о неугомонных мертвецах, не желающих спокойно лежать в земле.
— Я снял ваши отпечатки пальцев, — улыбнулся Тодд, — и сравнил их с приведенными на этом листке.
— Врешь! — не выдержал Дюссандер. И выругался по-немецки.
— Снял, а как же. В прошлом году, на Рождество, родители подарили мне дактилоскоп. Не игрушечный, настоящий. С порошком, с набором щеточек для разных поверхностей и особой бумагой, чтобы снимать отпечатки. Мои предки знают, что я хочу стать частным детективом. Про себя они, конечно, думают, что это у меня пройдет. — Он отмахнулся от такого предположения как от несерьезного. — В специальном пособии я прочел про линии руки и тип ладони и участки для сличения. Называется «позиции». Для суда требуется не меньше восьми позиций. Короче, однажды вы пошли в кино, а я посыпал порошком ваш почтовый ящик и дверную ручку. А потом снял отпечатки. Ничего, да?
Дюссандер молчал. Он сжимал подлокотники кресла, подбородок у него так и прыгал. Тодда покоробило. Это уже ни в какие ворота. Упырь Патэна, того гляди, заплачет! Да это все равно как если бы обанкротилось «Шевроле» или «Макдональд» стал бы продавать икру и трюфеля вместо сандвичей.
— Отпечатки оказались двух видов, — продолжал Тодд. — Первые не имели ничего общего с образцами на листовке. Эти, я догадался, оставил почтальон. Остальные были ваши. Все совпало... и не по восьми, по четырнадцати позициям. — На губах Тодда заиграла ухмылочка. — Вот так я это провернул.
— Ну и стервец, — сказал Дюссандер, и глаза его угрожающе заблестели. Тодд почувствовал легкий озноб, как тогда в прихожей. Но Дюссандер уже откинулся в кресле.
— Кому ты об этом говорил?
— Никому.
— А дружкам? Своему Беглеру?
— Пеглеру? Нет, Лис — трепло. Никому я не говорил. Тут дело такое.
— Чего ты хочешь? Денег? Боюсь, что не по адресу. В Южной Америке кое-что было, правда, наркотики тут ни при чем... ничего такого романтического. Просто существует — существовал — тесный кружок... свои ребята... Бразилия — Парагвай — Санто Доминго. Бывшие вояки. Я вошел в их кружок и сумел извлечь некоторую пользу из полезных ископаемых — медь, олово, бокситы... Но вскоре ветер переменился. Национализация, антиамериканские настроения. Может, я бы и дождался попутного ветра, но тут люди Визенталя напали на мой след. Одна неудача, мой мальчик, следует за другой по пятам, как в жаркий день кобели за сучкой. Дважды я был на волосок от гибели... я слышал, как эти Juden переговариваются за стеной... Они повесили Эйхмана, — он перешел на шепот, прикрывая ладонью рот, глаза округлились — такой вид бывает у ребенка, когда рассказчик доходит до развязки «страшной-престрашной истории», — старого безобидного человека. Далекого от политики. Все равно повесили.
Тодд покивал.
— В конце концов, когда я уже был не в силах спасаться бегством, пришлось прибегнуть к последнему средству. Другим, я знал, они помогли.
— Одесский квартал? — встрепенулся Тодд.
— Сицилийцы, — сухо уточнил Дюссандер, и оживление Тодда сразу улетучилось. — Все было сделано. Фальшивые документы, фальшивое прошлое. Ты пить не хочешь?
— Угу. У вас есть тоник?
— Тоника нет.
— А молоко?
— Сейчас. — Дюссандер прошаркал на кухню. Из ожившего бара полилось искусственное сияние. — Последние годы я живу на проценты с акций, — донесся голос из кухни. — Я купил их после войны... под чужой фамилией. Через банк штата Мэн, если тебе это интересно. Год спустя служащий банка, который приобрел для меня эти акции, сел в тюрьму за убийство жены... чего только в жизни не бывает, nein?
Открылась и закрылась дверца холодильника.
— Шакалы сицилийцы ничего не знали про акции, — продолжал он. — Сегодня этих сицилийцев где только нет, а в те времена выше Бостона они не забирались. Узнай они про акции, пиши пропало. Обобрали бы меня как липку и отправили в Штаты подыхать на пенсионное пособие и продуктовые карточки.
Он зашаркал обратно в комнату. В руках у него были зеленые пластмассовые стаканчики — вроде тех, какие дают в день пуска новой бензоколонки. Заправил бак — получай бесплатную газировку. Дюссандер передал Тодду один стакан.
— Пять лет я жил припеваючи на проценты с этих акций, но потом пришлось кое с чем расстаться, чтобы купить вот этот дом и скромный коттедж на побережье. Потом инфляция. Экономический спад. Я продал коттедж, затем пришел черед акций...
Тоска зеленая, подумал про себя Тодд. Не затем он здесь, чтобы