Как бы отреагировала аудитория на этот взрыв оптимизма? Возможно, слушатели разразились бы хихиканьем и шептали бы друг другу, что оратор объелся кислоты в Вудстоке. Однако оптимист не ошибся ни разу.
~Невозможно глубоко узнать страну, путешествуя по принципу «каждый-день-новый-город», и я не жду, что наш тур галопом по столетиям убедит вас, что прошлое было более жестоким, чем настоящее. Теперь, когда мы вернулись домой, вас, естественно, переполняют вопросы. А что, мы уже не пытаем людей? Разве ХХ в. не был самым кровавым в истории? И не поменяли ли мы старые формы войны на новые? Разве мы живем не в Эпоху террора? Разве в 1910 г. люди не считали войну невозможной? И как там насчет всех этих цыплят на птицефабриках? И разве не могут террористы, вооруженные ядерной бомбой, завтра разжечь новую глобальную войну?
Отличные вопросы, и я попытаюсь ответить на них с помощью исторических изысканий и количественных данных. Но я надеюсь, что вышеизложенная «сверка с реальностью» подготовила почву и не позволит забыть, что при всех угрозах, с которыми мы сталкиваемся сегодня, прошлое было гораздо более опасным. Читателям этой книги (да и большинству остальных) не приходится волноваться о похищении в сексуальное рабство, санкционированном Господом геноциде, смерти на арене или турнире, казни на кресте, колесе, костре или дыбе за непопулярные убеждения, не стоит бояться обезглавливания за то, что не родила сына, потрошения за то, что встречался с особой королевской крови, пистолетных дуэлей в защиту чести, пляжных кулачных боев с целью произвести впечатление на подружку, и можно не опасаться ядерной мировой войны, которая положит конец и цивилизации, и человечеству.
Глава 2. Процесс усмирения
Да, жизнь беспросветна, тупа и кратковременна, но ты знал, на что идешь, становясь пещерным человеком.
Подпись к карикатуре из журнала The New Yorker[59]
Томас Гоббс и Чарльз Дарвин были хорошими людьми, но их имена со временем превратились в язвительные эпитеты. Никто не хотел бы жить в гоббсовском или дарвиновском мире (не говоря уже о мире мальтузианском, макиавеллиевском или оруэлловском). Имена этих двух философов стали нарицательными благодаря скептическим характеристикам, которые они дали жизни в естественном состоянии: «Выживает наиболее приспособленный» (фраза, которую Дарвин использовал, но не придумал), «Жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна» (Гоббс). Однако они понимали суть насилия гораздо глубже, тоньше и в итоге гуманистичнее, чем можно предположить по прилагательным, образованным от их имен. И сегодня любое изучение насилия над людьми должно начинаться с их теорий.
Эта глава посвящена происхождению насилия — в логическом и хронологическом смысле. Дарвин и Гоббс помогут нам рассмотреть адаптивный смысл насилия и то, каким образом мотивы, побуждающие к насилию, могли эволюционировать как часть природы человека. Затем мы обратимся к предыстории насилия и узнаем, как оно появилось в нашей эволюционной ветви, насколько было распространено в дописьменную эпоху и какие исторические изменения впервые поспособствовали его спаду.
Логика насилия
Дарвин оставил нам теорию, объясняющую, почему живые существа обладают теми или иными чертами, и не только биологическими, но и психологическими, а именно базовыми настройками мышления и мотивами, управляющими поведением. Через 150 лет после публикации его «Происхождения видов» теория естественного отбора была полностью подтверждена в лабораторных и полевых исследованиях и обогатилась идеями из новых областей науки и математики, обеспечив нас связным и цельным пониманием живого мира. Я говорю о генетике, которая обнаружила репликаторы, обеспечивающие процесс естественного отбора, и о теории игр, проливающей свет на судьбу так называемых целеустремленных агентов (goal-seeking agents) в мире, населенном другими целеустремленными агентами[60].
Почему живые существа развивают в себе способность вредить другим живым существам? Ответ не так прямолинеен, как следует из фразы «выживают наиболее приспособленные». В книге «Эгоистичный ген» (The Selfish Gene) Ричард Докинз, объясняя современную синтетическую теорию эволюционной биологии, генетики и теории игр, пытается избавить читателей от бездумно-привычных представлений о живом мире. Он предлагает воспринимать животных как созданные генами (единственной сущностью, которая исправно воспроизводится в процессе эволюции) «машины выживания» и поразмыслить, как бы они эволюционировали.
Для любой машины выживания другая такая машина (если это не ее собственный детеныш или близкий родственник) составляет часть ее среды обитания, подобно горе, реке или чему-то съедобному. Это нечто, преграждающее путь, или нечто, что можно использовать. От горы или реки такая машина выживания отличается одним: она склонна давать сдачи. Такое поведение объясняется тем, что эта другая машина также содержит свои бессмертные гены, которые она должна сохранить во имя будущего, и тем, что она также не остановится ни перед чем, чтобы сохранить их. Естественный отбор благоприятствует тем генам, которые управляют своими машинами выживания таким образом, чтобы те как можно лучше использовали свою среду. Сюда входит и наилучшее использование других машин выживания, относящихся как к собственному, так и к другим видам{13}[61].
Любой, кто видел, как ястреб терзает скворца, как туча кровососущих насекомых мучает лошадь, как вирус СПИДа медленно убивает человека, тот представляет себе, как машины выживания бессердечно используют другие подобные им машины. Насилие в живом мире распространено повсеместно, это стандартная установка по умолчанию, не требующая дальнейших объяснений. Если жертва принадлежит к другому виду, мы называем агрессоров хищниками или паразитами. Но жертва и агрессор могут относиться к одному виду: инфантицид, убийство сиблингов, каннибализм, изнасилования и смертельные схватки наблюдаются у многих животных[62].
Тщательно подбирая выражения, Докинз объясняет, почему природа все же не превратилась в одну большую кровавую баню. Во-первых, животные менее склонны вредить своим близким родственникам, потому что любой ген, склоняющий животное вредить родне, имеет высокие шансы повредить и копию самого себя, находящуюся внутри родственника, а значит, исчезнуть в результате естественного отбора. Еще важнее, подчеркивает Докинз, что другой организм отличается от реки или камня: он может дать отпор. Существо, ставшее агрессивным в результате естественного отбора, принадлежит к виду, другие представители которого в процессе эволюции стали в среднем так же агрессивны. Если ты атакуешь себе подобного, твой противник может быть так же силен и драчлив, как ты, и вооружен теми же средствами защиты и нападения. Вероятность пострадать, атакуя представителя своего вида, — мощное средство эволюционного давления, препятствующее неразборчивому применению когтей и зубов. Это соображение исключает и гидравлическую метафору, и большинство таких обывательских теорий насилия, как «жажда крови», «тяга к смерти» или «инстинкт убийства» и прочие деструктивные позывы,