Несмотря на сочувствие крестьянам, сегодня Дотти надела бриллиантовые серьги-гвоздики, и Скотт с удивлением заметил, что у нее маленькие аккуратные уши. Почему она раньше их не открывала? Скотт раскрутил ее, снова притянул к себе. Дотти отстранилась и отвернулась, Скотт обошел по кругу, держась, как тореадор. Двигались они слаженно, даже постоянным партнерам было чему у них поучиться. Хотя раньше они танцевали гораздо лучше. Многие поворотные моменты в жизни Скотта происходили на переполненных танцевальных площадках[43]. Сегодня, как и раньше, его окружали мелькающие огни, кружащиеся пары, пальмы и освещенные окна…
Богарт и Мэйо плескались в бассейне, а заодно старались обрызгать и Скотта с Дотти. Она прижалась к нему, чуть помедлила и отступила, чтобы через секунду снова прильнуть под звуки неистовствующих кларнетов, словно объятая любовной лихорадкой. Дотти не была ни Джиневрой[44], ни Зельдой – она была просто женщиной, оказавшейся в плену такта и звездной ночи, – и Скотту хотелось, чтобы музыка звучала вечно. В конце Дотти опустилась на колено и в запале обхватила Скотта за ногу. Он помог ей подняться, а конферансье объявил перерыв на рекламу мыла «Люкс», за что заработал неодобрительные насмешки от публики.
– Повторим? – спросил Скотт. – Если Алан не против.
– Он не против, – сказала Дотти.
– Следующий танец мой! – крикнула Мэйо с бортика бассейна.
– Девушку мою уводишь, да? – Богарт схватил ее и в ритме вальса увлек к противоположному краю.
Пианист взял сентиментальный аккорд, вступили трубы, и, как по команде, Скотт и Дотти вновь оказались лицом к лицу. Эта мелодия была чуть медленнее, песня повествовала о несчастной любви. Скотт наклонился к Дотти, и она стала напевать ему на ухо: «Ты несправедлив, отчего ты несправедлив ко мне?»[45]
Танец был прерван сообщением Алана о том, что Эрнест на вечеринку не придет. Ему нездоровится, и он просит его извинить.
– Чертов эгоист! – с возмущением воскликнула Дотти.
– Может, просто устал, – предположил Алан.
– Когда мы виделись, он был не в лучшей форме, – подтвердил Скотт.
Но Дотти это не успокоило. Она покинула площадку и тут же появилась на балконе, где, выключив радио, попросила тишины.
– К сожалению, наш почетный гость не сможет присутствовать.
– У-у-у-у! – пронеслось над толпой.
– Он слишком занят: разглядывает себя любимого в зеркале.
Собравшиеся засмеялись и захлопали.
– Так не дадим же одному отсутствующему испортить нам веселье! – Она подняла бокал. – Viva la Republica![46]
– Viva la Republica! – подхватил Богарт.
– Viva la Republica! – грянули гости.
Опять заиграла музыка – на сей раз еще громче, – и Скотт с Дотти закончили танец. Потом он танцевал с Мэйо, которая намочила ему костюм, затем – с тощей блондинкой с неправильным прикусом (некто Энн из Дейтона, штат Огайо), а после – с тонкой и гибкой как тростинка Татьяной, обладательницей высоких скул, неотрывно следившей за мужем, танцевавшим с другой. Когда музыка по радио кончилась и станция перестала вещать, Дон Стюарт притащил здоровенный фонограф, и все стали танцевать под пластинки. Несколько пар сбросили наряды и, присоединившись к Богарту и Мэйо в бассейне, стали с плеском и шумом веселиться в воде.
Чтобы освежиться, Скотт налил себе порцию джина со льдом и соком лайма и устроился на шезлонге под пальмой. Над головой висел тонкий белый серп луны, и Скотт, глядя на него и на звездное небо, отчего-то вспомнил лето в Антибе. В те времена еще ничто не предвещало краха. Зельда безраздельно принадлежала ему, а сам он чувствовал себя всемогущим…
Заметив на балконе главного дома темную фигуру, Скотт отвлекся от привычных грез и внимательнее всмотрелся в нечеткий силуэт. Это и была Алла, в честь которой получил название отель. Огни освещали бледное лицо, черные волосы и траурное платье, придававшее всему облику некий драматизм. Хозяйка отеля наблюдала за весельем внизу, а когда Скотту на миг померещилось, что она смотрит прямо на него, он, глотнув побольше джину для смелости, слегка помахал ей. В ответ бывшая хозяйка тоже подняла руку, точно папа римский, и снова опустила.
Скотт окликнул Дона Стюарта, но, когда тот обернулся, на балконе уже никого не было.
– Скорее всего, это была домработница, а не Алла. Я тут уже три года живу и ни разу ее не видел.
– А я ее видел однажды, когда хоронили Джин Харлоу[47], – сказал Алан. – Даже тогда на ней была вуаль, так что лица я не разглядел. Она, можно сказать, затворница.
Выезжая на туманный бульвар, ведущий к Санта-Монике, Скотт все еще думал об Алле и ее появлении на балконе. Он посчитал увиденное знамением и решил, что отныне его место будет здесь.
«Мирамар» после «Садов Аллаха» казался нереальным кораблем, населенным призраками. В коридорах царило запустение, а комната Скотта за день отсырела. Он выложил все из карманов пиджака, достал чековую книжку, и мысль о пожертвованной сотне снова полоснула его словно ножом. День прошел, и прошел впустую. Зато Эрнест был приветлив, как и Дотти, и Алан, и Богарт, и Мэйо, и Дон Стюарт, и Сид… После долгого одиночества хорошо было снова оказаться в компании знакомых людей.
Утром выяснилось, что в «Садах Аллаха» сдавались целых четыре дома. В субботу Скотт осмотрел их все, выбрал самый дешевый и снял второй этаж с видом на главный дом и бассейн.
– Добро пожаловать в «Сады Аллаха»! – сказала ему Дотти, как только он подписал бумаги и получил ключи.
Позже Скотт посчитал это решение судьбоносным – останься он в «Мирамаре», вряд ли сидел бы вечером в День взятия Бастилии в гостиной у Бенчли, когда в комнату вошла незнакомая ему молодая англичанка. Поначалу Скотт даже решил, что это отвратительный розыгрыш. Ведь блондинка как две капли воды походила на Зельду! И ее волосы, хоть и были значительно светлее, точно так же завивались. Двадцать лет в горе и радости он по всему свету искал – и находил – эти глаза и целовал эти губы! Это лицо он знал лучше своего собственного. Он то и дело вспоминал Зельду юной и сияющей, но в тот момент едва не рассмеялся – так странно это было. Он понял, что напугало его в двойнике жены. Перед ним все равно что воскрес мертвый. Незнакомка даже волосы зачесывала к уху, как Зельда. И комнату, наполненную людьми, она оглядывала с таким же выражением лица. Она мельком посмотрела в сторону Скотта – без сомнения, увидела его, – однако сделала вид, что не обратила внимания. Ее выдала тень улыбки, но только на секунду – и с невозмутимым видом она прошла дальше к гостям. Скотт счел это еще одним признаком того, что над ним шутили.