– Не знаю, справедлив ли он. Вы и сейчас лучше Хемингуэя?

– Танцую уж точно лучше.

У Скотта еще будет возможность доказать это. Их ждал стол в темном углу у оркестровой ямы. Зажженная свеча, живая лилия в хрустальной вазочке – будь они вдвоем, вышло бы романтично. Когда официант принял заказ, Скотт и Шейла поднялись на площадку для танцев, оставив Эдди сторожить ржаной виски. Из них получалась красивая пара. Шейла была одного с ним роста, и, когда она подавалась вперед, Скотт чувствовал ее духи – теплую смесь лаванды и ванили. Играла старая песня, заводной тустеп, когда-то очень популярный. «Вышел косить я при свете луны, нежном, как руки любимой. Буду охапки вязать я в снопы…» Рука Шейлы лежала на его плече, Скотт вел плавно и уверенно. Они постоянно встречались глазами. Легкость, с которой она отзывалась на каждое движение, заставила Скотта подумать, что его мастерство – не такой уж и предмет для гордости.

– Сразу видно, вы занимались танцами, – сказал он.

– Как вы поняли?

– По тому, как вы держитесь.

– И как же?

– Гордо. – Он отвел плечи назад.

– Не знаю, должна ли я быть этим польщена или задета. А вы больше похожи на цыпленка.

– С достоинством, – поправился он. – Для непроходимой простолюдинки.

– Прошу, оставьте.

– Что?

– Не шутите об этом. Терпеть этого не могу.

Они танцевали только первый танец, но Скотт уже мечтал спросить ее прямо, любит ли она того маркиза. Он держал ее руку с нелепым кольцом и воображал, как в конце песни станет на одно колено и снимет его с ее руки. От чего бы ему, женатому дураку без гроша в кармане, и не признаться?

– Я не хотел над этим смеяться, – сказал он. – Просто нервничаю при виде вас и не знаю…

– Давайте помолчим, – сказала Шейла. – Вы говорили, что танцуете лучше Хемингуэя.

– И от слов своих не отказываюсь.

– Тссс…

Они станцевали фокстрот, и румбу, и танго. Обоюдное молчание показалось Скотту невыносимым, но потом он поддался ему, и оно превратилось в безмолвную связь, их общий секрет. Они двигались вместе, захваченные, унесенные на волнах мелодии оркестра. В перерыве между песнями Скотт заметил, что официант принес заказ. Шейла тоже это видела, но музыка снова заиграла, на этот раз печальная баллада, и, когда вступил одинокий гобой, она прижалась и положила голову ему на плечо, а он не смел вымолвить ни слова.

– Ужин остынет, – сказала она, когда музыка смолкла.

– Эдди съест.

– Нельзя его бросать. Это невежливо.

– Я его не звал.

– Меня тоже. Это он меня пригласил.

– Знаю, – сдался Скотт. – Может, в следующий раз встретимся вдвоем?

– В следующий раз.

– Поужинаем во вторник?

Скотт ставил себя в уязвимое положение, прося слишком много и слишком скоро. Он все еще не мог бы с уверенностью сказать, почему Шейла пришла. В то время как его причины были известны и низменны.

– Не говорите никому, – попросила она.

– Не скажу.

– И не радуйтесь слишком сильно.

– Почему же?

– Вы понятия не имеете, во что ввязываетесь.

– Могу сказать то же самое о вас.

– Зачем вам это?

– Сколько вам лет?

– А вам?

– Сорок.

– Мне двадцать семь. – Если она и приуменьшила, то несильно. Тридцать – еще не возраст. Морщинок вокруг глаз у нее не было.

Они вернулись к столику, когда Эдди уже заканчивал уминать стейк. Они заранее договорились, что Скотт угощает, и число пустых стаканов и рюмок на столе его удручало. Радость снова могла смениться расстройством.

Еда, как и обещал Боги, была превосходна, хотя никто не ел особенно плотно. Скотт и Шейла заказали десерт и кофе, снова танцевали. Эдди стеснял их, как