Александр был представителем четвертого поколения в семье, прожившей почти целое столетие в Париже, более того, он был наполовину французом, но тем не менее хранил память об исчезнувшей земле. Мечта об утраченной навсегда родине, о первородном Эдеме не отпускала его ни на минуту. Постепенно эта мечта переросла в нечто большее, глобальное. В двенадцать лет Александр увлекся историей и археологией, он перечитывал книги и журналы, не пропускал научные передачи, посещал кружок при Лувре в Каруселе[13]. К шестнадцати годам он был убежденным исследователем и после получения степени бакалавра поступил в Сорбонну Париж IV на факультет истории искусств и археологии.
Родина предков, далекая царская Россия, переросла в образ изначальной родины, начала начал. Александр понимал, что, приехав в девяностые в Россию, он не найдет тот покинутый его предками мир, его не стоило искать – он умер. Он понимал Марка Шагала, который в бессчетной череде паломников в новую Россию отказался от посещения Витебска. Художник знал, что того волшебного города – с еврейской общиной, с мастерской Юрия Пэна[14], с грустным быком и летящей в облаках Беллой[15] – больше нет. Лишь старые фотографии, письма, вензеля, документы, покрытые плесенью и желтым налетом времени, напоминали Александру о жизни прадеда и его семьи. Он стремился к другому. Ощущая себя не только между двух культур, двух национальностей, но и двух религий, католической – по семье матери и православной – по отцу, он пытался соединить эти две противоположности как в себе, так и в устремленности своего поиска. В дебрях далекой истории он искал землю, способную уравновесить, объединить различные культуры, примирить в нем эклектичные представления о религии, нравственности, исторической первопричине того, что было до всего.
В Сорбонне Александр подружился с археологом Пьером Пиошем, старым корифеем, о котором на факультете ходили легенды. Это был семидесятисемилетний седовласый старик, коренастый, небольшого роста, с добрыми глазами и вечной улыбкой на лице. Главной заслугой старика считались раскопанные в 1967 году близ Багдада три клинописные дощечки, рассказывающие о древнешумерском городе Меде, уничтоженном наводнением в III тысячелетии до нашей эры. Глиняные дощечки на шумерском языке, написанные анонимным летописцем в ХХХ веке до н. э., пролежали под землей многие века, но все же дали возможность заглянуть в дебри событий, участники которых давно слились с землей, вскормив ее своими костями, взрастив деревья, травы и цветы, накормив животных и людей. Рукопись была написана до «Эпоса о Гильгамеше», даже до Нипурской поэмы о потопе, опубликованной Пеблем[16], как и предполагал Пиош, более того, она представляла собой первый образец не песни или эпоса, а летописи, уникального документа о далеких событиях, возможно, связанных с тем самым Потопом, о котором шла речь у Пебля. Ценность документа была сравнима разве что с шумерским земледельческим Календарем и записями складского учета зерна Шуруппака IV т. до н. э. Важной деталью, имеющей отношение к находке, было то, что обнаружили дощечки не в том культурном слое, о котором шла речь в клинописи, а чуть выше, ненамного, примерно на столетие после описываемых в ней событий, но выше. Еще одним важным дополнением было то, что фрагмент той же рукописи, ее составной части, был найден немцами в Иране в окрестностях Суз, а также еще две дощечки обнаружили спустя несколько лет после первых двух находок английские ученые на востоке Ирака, близ города Сулеймания, недалеко от описанной в Библии и в «Эпосе о Гильгамеше» горы Ницир, или Низир, которая сейчас носила название Пир Омар Гудрун[17]. Речь в этих рукописях также шла о городе Меде, его обитателях, о дильмунских жрецах, о Потопе, который стер с лица земли маленький город, о зиккурате, который был местом собрания верховных жрецов Шумера и возвышался на холме, в самом центре Меде. О зиккурате знали и в Уре, и в Шуруппаке, но он не был официальным местом собраний жрецов, он представлял собой скорее место тайных собраний, где принимались самые важные решения в жизни тогдашнего Шумера. Более того, в дощечках упоминалось, что зиккурат этот был выстроен из чистого золота, из тысячи золотых кирпичей, украшен рубинами, изумрудами, цирконами. Были на дощечках и конкретные детали: имена жрецов, городских жителей, названия улиц.
Меде был смыт во время стихийного бедствия огромной волной цунами, пришедшей со стороны Персидского залива и соединившейся с разлитыми водами Тигра и Евфрата. Возможно, потом этот город, все жители которого погибли во время Потопа, медленно разрушался, разъедался солнцем, превращался в песок под воздействия воды и ветра и в конце концов бесследно исчез под толстыми слоями времени.
Едва узнав о клинописных дощечках, Александр воспылал желанием дотронуться до этих древних артефактов и познакомиться с текстом. Благодаря Пиошу Александру удалось посмотреть на дощечки, хранившиеся в одном из музеев Парижа, и прочитать перевод, сделанный в шестидесятых годах. Александр, изучавший шумерскую клинопись с первого курса Сорбонны, точнее, посещавший специальный факультатив для студентов, приглашенных Пиошем, нашел в интерпретации несколько неточностей и предложил заново перевести отрывок летописи. Получив разрешения сотрудников музея, молодой ученый трудился над переводом около года, затем ему удалось поработать над дощечками, которые хранились в Мюнхене и Лондоне, после чего он получил одобрение на издание текста с собственными научными пояснениями и комментариями. Фрагментарный перевод рукописи с комментариями Александра вышел на десятках языках мира. Александр получал множество писем, его приглашали на конференции и семинары со всех уголков земного шара.
Помимо самой работы с дощечками, а также сделанных в переводе уточнений Александру удалось обнаружить в тексте прямое указание на то, где было целесообразно искать другие фрагменты рукописи, ведь, по его подсчетам, недоставало еще примерно двадцати – двадцати пяти дощечек. Весной и летом 1999 года, после долгих и трудных переговоров с иракским правительством, совсем еще молодой археолог в составе международной археологической экспедиции сделал сенсационное открытие: раскопал в нескольких километрах от места первой находки, расположенного в Центральном Ираке, в мухафазе Багдада, в десятке километров от разрушенного шахского дворца Таки-Кисра, оставшуюся клинопись, повествующую о последних днях маленького города Меде и его