Вера морщилась от подступающих слез и пыталась приободрить мать улыбкой. Получалось плохо. В голове стучало: «Она не может вот так взять и уйти, исчезнуть, она – вечная. Это же очевидно».
Когда Татьяну Александровну переложили на каталку и увезли в отделение, Вера вышла на улицу побродить по тропинкам вокруг больницы в ожидании отца. «Помирятся ли они теперь под давлением обстоятельств? Господи, о чем это я? Это сейчас совершенно неважно. Тем более они и не ругались. В отличие от нас». Впервые за последний час она вспомнила о себе, заглянула в телефон в надежде увидеть весточку от Андрея или результаты анализов. Нет, слишком быстро и для того, и для другого.
Узкая асфальтовая дорожка проходила неестественно близко к корпусу больницы, отделенная от него куцым газончиком, и пациентам приходилось прогуливаться буквально в метре от окон. Веру будто ударило током: она была здесь! На этой самой дорожке! Четырнадцать с лишним лет назад. Когда приходила к бабе Даше, маминой маме. Маше было всего два-три месяца, кажется.
Захотелось пить. И как она сразу не вспомнила? Ффф… Хотя… это хорошо, что не вспомнила, иначе было бы еще страшнее.
В тот год инфаркт упрятал бабу Дашу в реанимацию на неделю, а потом еще на четыре – в отделение кардиологии. Заботливая родня оградила Веру молодую кормящую мать, от посещения больницы, поэтому она забежала к бабушке всего один раз, тайком, во время прогулки, оставив Андрея с коляской на улице.
Найдя нужную палату, Вера увидела бабу Дашу сразу, от двери: грузная, она была в измятом болезнью балахоне, но довольная тем, что уже может сидеть и слушать разговоры своих сопалатниц, как всегда мимикой беззвучно повторяя слова говорящих. Как же она обрадовалась! Суетилась и все пыталась приподняться на цыпочки, вцепившись побелевшими пальцами в подоконник, чтобы увидеть хотя бы коляску, в которую была упакована ее правнучка. Но дорожка была расположена так близко к зданию, что разглядеть ее можно было только с первого этажа. Бабушка лежала на пятом.
– Ну ладно, увижу ведь еще?.. – жалостно протянула она.
– Конечно, увидишь, ба, ну что ты! – совершенно искренне подтвердила Вера, помогая ей обойти кровать и сесть.
Кто мог знать, что это была последняя встреча и после выписки бабушка не доживет до утра следующего дня – дня, когда вся родня собиралась навестить ее. Получилось, что, желая сберечь ее сердце и дав возможность отдохнуть, прийти в себя, ее таким образом оставили умирать в одиночестве. Страшно представить, как она стучала слабеющим кулаком в стену соседки, которая по городскому телефону должна была позвонить ее дочери в дом через дорогу, чтобы та в три часа открыла дверь своим ключом и впустила «скорую». Татьяна Александровна застала только последний взгляд матери и приговор врачей: «С такой кардиограммой не живут». Почему, почему этого не сообщили при выписке!? Пожалели? Не подумали?
Тогда еще не было в каждом доме мобильных и интернета, и никто не связался с бабой Дашей в тот вечер, когда она оказалась на свободе после месячного заточения в постсоветской тюрьмообразной больнице… Потому что берегли. Думали, что берегли. Как она берегла всех.
Вера дождалась отца, узнала у врача, что состояние мамы стабилизировалось (было предынфарктное, но удалось взять ситуацию под контроль) и поехала спасать бабушкины фотографии. Она обещала.
До родительской квартиры, в которой выросла, доехала на маршрутке. Остановка теперь находилась вплотную к дому, где жила когда-то баба Даша. Ее тесная двушка досталась по наследству сыну, который позже, по настоянию жены, разменял ее на более просторное жилище. С тех пор проданная, будто преданная наследниками бабушкина квартира с укором смотрела на Веру сквозь чужие шторы. Вера по привычке безошибочно выхватыватила взглядом три дорогие сердцу окна. Там, за ними, баба Даша жила, любила, принимала гостей, там она умерла в ночь после выписки из больницы.
Вера узнала о трагедии в пять утра, автобусы еще не ходили, и она бежала несколько остановок от своего дома, где жила тогда с Андреем и Машей. Морозный воздух припозднившейся весны пощипывал ноздри, а по щекам хлестал жгущий соленый на вкус ливень. Вера зачем-то неслась со всех ног, будто могла еще успеть застать бабушку…
Мама, отец и дядя с женой были уже там. Баба Даша в окружении подушек и родни полусидела на кровати, ее лицо было спокойным, глаза закрыты – она спала, она явно спала… если бы не огромные бордовые пятна, расползавшиеся по ее телу… Неестественно выглядели только люди, собравшиеся вокруг спящего человека.
Впервые бабушка встречала гостей в полной тишине, а не на кухне, не со шкварчащей сковородой в руке. Казалось, уходит не она – она же вот сидит здесь, еще теплая, – а исчезает сама жизнь: сползает серым холодом по стенам, стирая наивные цветочки на обоях и обесцвечивая все вокруг.
То ли родня теряла с каждой минутой силы, то ли баба Даша тяжелела на глазах, но они не могли поднять ее впятером. Командование взяла на себя жена дяди, под ее руководством поставили посередине комнаты стол и положили на него снятую с петель дверь. Потом на пределе физических возможностей пятеро взрослых людей пытались затащить туда бабушку, но ножки стола не выдержали и хрястнули. Когда все вместе они поволокли ее обратно в постель, Вера клянется, баба Даша сама переступала ногами, чтобы всем было легче…
Вот такая она была: могла перестать дышать, но не перестать помогать другим.
В квартире Вериных родителей уже возилась Машка. Она была под впечатлением от того, что ей доверили такое важное дело, и отнеслась к нему со всей серьезностью. Еще по пути, в маршрутке, она прошерстила Интернет на предмет того, как надо правильно сушить намокшие фотографии, потом забежала в магазин и накупила кучу бумажных полотенец, истратив, между прочим, на них все свои карманные деньги.
Дома девушка первым делом открыла настежь окна и балкон, впуская внутрь сухой воздух, протерла столы и подоконники, и начала раскладывать на них старые снимки, аккуратно отлепляя их друг от друга и от страниц альбома, иногда на доли секунды опуская бумагу в воду, как учили на ютубе. Она была рада, что эту сложную работу поручили именно ей: мать и бабушка наверняка впали бы в ступор и, причитая, потеряли бы время, а главное – по незнанию стали бы промокать чем-нибудь лицевую сторону фотокарточек, чем испортили бы их безвозвратно!
Маша чувствовала себя реставратором, ответственным за восстановление важнейших экспонатов в музее, коими ей, потребителю цифровых технологий,