— «Подверженаожогам»! — передразнила меня Осень писклявым голоском. — Что за хрень такая «подвержена»? — произнесла она нормальным голосом, низким и хрипловатым.

Мисти перекатилась на живот.

— Сигаретку дай.

Осень извлекла из кармана джинсов помятую пачку «Салема», вытряхнула сигарету и бросила ее в сторону Мисти. Затем бросила вторую мне. Я подняла сигарету и посмотрела на нее.

Осень с сигаретой в зубах села, выудила из другого кармана спички и дала прикурить Мисти. Та прикрывала огонек крохотными ладошками, хотя ветра не было.

Осень повернулась ко мне.

— Нет, не так. — Она раздвинула пальцы правой руки буквой «V» и вставила сигарету между средним и указательным пальцами. — Тебе вообще сколько лет?

— Четырнадцать.

— И ты ни разу не курила?

Мисти курила и наблюдала за нами. Она в инструкциях не нуждалась.

— Расслабь пальцы.

Каштановые волосы Осени сильно уступали моим по длине. Мои доходили до талии.

— Черт, ты держишь ее, как ручку. Вот, смотри.

Она вынула изо рта незажженную сигарету и взяла ее в левую руку — пальцы расслабленные, почти вялые. Большим пальцем правой руки она сдвинула крышку со спичечной упаковки и отломила одну спичку так, что ее головка едва касалась наждачной полоски. Затем тем же пальцем резко провела спичечной головкой по полоске. Спичка загорелась с первого раза. Осень прикурила, глубоко затянулась, выдохнула дым мне в лицо и протянула мне сигарету.

— Не пытайся зажигать спички так, — предупредила она. — Иногда вся упаковка вспыхивает разом. Реально сгоришь.

Я поднесла сигарету к губам и нерешительно затянулась. Дым обжег мне рот и горло, я будто снова оказалась в заполненной дымом многоэтажке в ночь пожара. Я кашляла так, что едва не потеряла сознание.

Их смех звучал деланным покашливанием. «Наверняка тренировались так смеяться», — подумала я. Осень хохотала так, что с нее очки свалились, и я увидела ее глаза — темно-карие, удлиненные, скучающие и с проблеском чего-то в левом глазу, что привлекло мое внимание, замерцало, а потом вспыхнуло.

Она надела очки обратно.

Я вернула ей сигарету и полезла в рюкзак за бутылкой с водой. Вода помогла, но и после нее горло казалось ободранным изнутри. Я поняла, что никогда не познаю прелестей курения. Однако я поклялась каким-то иным способом доказать, что я достойна их дружбы. Они знали то, чего не знала я.

Но они не показались мне особенно хорошей компанией. Думки Мисти представляли собой смесь злобы («Осень и вполовину не такая крутая, какой себе кажется»), жадности («Пусть Осень только попробует стянуть у меня картошку за обедом») и неуверенности в себе («Я толще Осени?»). Когда я попыталась настроиться на мысли Осени, меня встретил лишь белый шум. За пять минут я уже от него устала.

Скучающим тоном Осень сообщила, что у ее брата Джесса есть машина и он может как-нибудь свозить нас в торговый центр. Я не знала, где расположен местный Бродвей, но сказала «почему бы и нет» и дала ей номер своего мобильника.

С рюкзаком за спиной я медленно брела к дому, чувствуя на плечах тяжесть мокрых волос и впитывая мир вокруг — цикад, высокие травы, песни пересмешников, твердое голубое небо. Ландшафт пульсировал жаром и влажностью и пах пропеченной на солнце растительностью. Со времен урагана и пожара я воспринимала проявления дикой природы ярче и четче, чем прежде. Раньше я замечала их, но, боюсь, принимала в изрядной степени как данность.

И тут кожу начало покалывать. Я остановилась. Что-то наблюдало за мной.

Я медленно повернулась влево, затем вправо, но не увидела ничего, кроме кустов и деревьев. Наконец я резко обернулась. Дорога позади была пуста. Я сказала себе, что это солнце делает кожу чувствительной. Но на самом деле знала, что дело не в этом.

Я медленно двинулась вперед, оценивая колебания интенсивности реакции с каждым шагом. Постепенно кожа успокоилась. Что бы ни следило за мной, оно ушло.

За воротами грунтовая дорожка загибалась вправо, и Грэйс выскочила меня встречать. Мы миновали последний поворот, и перед нами открылся дом, от которого уцелела только передняя известняковая стена. Из кухни доносился запах одного из потрясающих маминых супов — чеснок, огурцы, базилик и помидоры, а также красный винный уксус и щедрая порция кристалликов «санфруа», тоника, который позволял нам обходиться без человеческой крови.

Да, нас по-прежнему тянет пить кровь. Не могу сказать, какой голод из двух был сильнее и который из них пригнал меня домой.

За обедом я вручила маме распечатанные страницы. Мы были за столом одни. Мамина подруга Дашай, на пару с которой она владела имением, и ее бойфренд Беннет уехали на Ямайку на похороны. Они должны были вернуться через неделю.

— Столько домыслов. — Мама отложила прочитанные листки и рассказала, что за несколько минут до моего прихода звонила в сельскохозяйственный департамент и оставила им сообщение на голосовой почте.

Я рассказала мае о девочках, которых я встретила на почте.

— Как их фамилии?

Я не помнила.

— Чем занимаются их родители?

— Этот вопрос не поднимался, — сказала я. Не думает же она, что мне есть дело до таких вещей?

Я собиралась рассказать ей о человеке в джипе, когда она отодвинула стул и встала из-за стола. Рубашка у нее была в пятнах (то ли от томатного сока, то ли от тоника), рыжие волосы висели сосульками, а в потемневших глазах застыла тревога. Но кожа сияла, словно сделанная из жемчужной пыли. Она была прекрасна, как всегда.

Мае улыбнулась, как будто оценив комплимент.

— Я рада, что ты нашла друзей. Одиноко без Дашай и без лошадей. — «И без пчел. И без Рафаэля».

Да, я скучала по Дашай. И по пчелам, и по коням тоже. Они оставались на ферме у маминых друзей в Киссими, пока мы не восстановим собственные конюшни.

И да, я скучала по Рафаэлю. По папе я скучала больше всего.

У одних голосов призвук, как у ржавых петель. Другие сродни бульканью воды в забитом стоке. Речь большинства вампиров мелодична, взвешенна и напоминает пение. Полагаю, это оттого, что у нас очень острый слух. Мы слышим собственные голоса, а большинство смертных не обращают на свои внимания.

После обеда я прилегла. Вероятно, проспала несколько часов, поскольку, открыв глаза, обнаружила, что свет в комнате сделался серо-голубым. Морщинистый потолок над головой напомнил мне изнанку океанского дна. Снаружи доносились голоса, текучие и плавные, как музыка. Мамин голос звучал контрапунктом к речи ее лучшей подруги, Дашай.

Я убрала с лица волосы и встала. Голоса их вплывали в раскрытое окно моей спальни.

Они сидели среди останков лунного сада. Некогда круговые клумбы позади скамей заполняли бледные ночные цветы. Но ураган оставил только голые корни, сломанные стебли и кучи листьев и мусора. Скамьи, перевернутые и прибитые ураганом к дому, снова стояли лицом друг к другу. Должно быть, солнце едва