Она покачала головой:
— Мы расстаемся. Ты уезжаешь одна и не должна возвращаться. Будь осторожной. Будь храброй. Никогда не жалей о том, что ты есть, Корраг, — но не люби людей. Любовь приносит слишком много боли и тягот в жизни…
Я кивнула. Я слышала ее и понимала.
Она завязала на мне свой плащ. Пригладила мои волосы, уложила их в капюшон.
— Будь добра ко всякой живой твари, — прошептала она. — Слушай свой внутренний голос. Я всегда буду рядом с тобой. И мы увидимся вновь… однажды.
Я повесила на плечо ее сумку с травами. Спрятала сухари и грушу в рукаве темно-синего плаща, который волочился по земле. Снаружи, в ночном холоде, я нашла серую кобылу мистера Фозерса, стоящую по колено в тростнике. Я села на нее и взглянула на домик с рыбой на крыше и остролистом вокруг и на Кору, которая стояла перед ним в красной юбке, черноволосая, а рядом сидела серая кошка. И это была моя мать. Такой Кора осталась для меня навсегда.
— Скачи! — воскликнула она. — Северо-запад! Вперед! Вперед!
Мы мчались во мраке через вересковые пустоши и болота. Я вцепилась в гриву кобылы, потому что на ней не было ни седла, ни уздечки. Под нами стремительно неслась земля. У меня перехватывало дыхание, до того я была напугана. Возле римской стены мы немного передохнули. Мир вокруг затих, и тумана стало меньше. Показались звезды, я никогда не видела такого неба — словно свет всех звезд был с нами, когда мы мчались на север, и вся магия земли тоже. Я поговорила со стеной. Рассказала ей о Коре и призналась, как я напугана. «Ты защитишь нас? — спросила я. — Мне страшно». Должно быть, кобыла слушала меня, она чутко прядала ушами. И она очень осторожно взяла губами грушу из моей руки.
Мы миновали стену у одинокого платана.
Потом очень долго двигались среди деревьев. Не знаю, когда мы пересекли границу с Шотландией, но это было где-то в тех лесах. Я похлопала лошадь и поняла: все, что осталось у меня теперь, — это плащ, сумка, пара корок хлеба и серая кобыла мистера Фозерса.
Это мой последний стежок на сегодня.
Кора. Можно было предположить, что с ней расправится прокалыватель, но нет, это сделала виселица. Я не знаю, что с ней случилось, но догадываюсь: в ту ночь ее схватили, а несколько недель спустя ей связали руки. Наверняка она ничего не сказала. Мать была сильной и дерзкой и знала, что ее ждет иной мир, так чего же бояться? Думаю, она встряхнула волосами, чтобы высвободить их из веревки, и посмотрела на небеса, потому что она очень часто смотрела в ветреные осенние небеса. А потом люк щелкнул дважды на своих петлях, и она услышала хруст, и хотелось бы знать, что она увидела в последнее мгновение жизни — была ли это я или ее тонущая мать.
Скорее всего, мистер Фозерс наблюдал за казнью. Я думаю, он пришел домой, неся в себе умиротворенность, которой нет названия, но которая крепла день ото дня. Он видел домик Коры, затерянный в остролисте и ливневых водах. Он думал о ней, когда смотрел на новорожденного теленка или вишневое дерево или когда молния озаряла поля и все казалось бледным и дивным.
Он обнаружил свою конюшню опустевшей и подумал: «Это сделала Кора».
Когда мимо крались ее кошки, сердце у него скрипело, как дверная петля.
Дорогая Джейн, я так устал сегодня, любовь моя. Не телесно устал, как было, когда мы добирались сюда сквозь ветер и снег. Изнурен мой разум, а это, пожалуй, куда более серьезно. Я был несказанно рад покинуть клетку; я жаждал покоя, который могут дать добрый огонь и уединение, — и я наслаждаюсь им, пока пишу эти строки. Как хорошо сидеть в удобном кресле, а не крючиться, как на жёрдочке, на низком трехногом табурете; как бы не возникли из-за него неприятности со спиной.
Еще я с удовольствием поел. Вот уж не ожидал, что после посещения столь отвратительного места у меня будет хотя бы малейший аппетит; как бы то ни было, теперь я сыт и ко мне вернулись силы. Иногда мы даже не подозреваем о том, как сильно успели проголодаться.
Уверен, тебя тревожит моя очередная встреча с ведьмой. Я расскажу об этом, но мне понадобится меньше слов, чем ей, — она наговорила больше, чем я за всю свою жизнь. Я читаю проповеди, Джейн, и пишу памфлеты, и не меня ли называют оратором эпохи? Возможно, это слишком высокопарный титул. Но болтовня моей недавней собеседницы — это нечто… Ее речь как река — мчится бурным потоком и разбегается ручейками, которые ведут в никуда, так что она вынуждена то и дело возвращаться туда, откуда начала. Я слушал ее и думал: «Полоумная?» На эту мысль наводили и движения ее рук, ведь они почти не знают покоя. Говоря, она подносит ладони к лицу, будто ловит свои слова, или заламывает руки, будто пытается дополнить фразы жестами. Можешь такое представить? Мне не слишком хорошо удаются подобные описания. Моя сила в проповедях, а не в красочных повествованиях.
Я думаю, что именно это утомило меня — ее манера говорить. Сущее стрекотание.
Но в первую очередь утомляет суть ее речей! Я рад, что тебя здесь нет, любовь моя. Что за богохульство! Что за греховные словеса! Она сидела передо мной, большеглазая, одетая в лохмотья, словно нищенка, и описывала всякие нечестивые дела, и я, внимая, испытывал разные чувства, прежде всего отвращение и гнев. Ее мать, очевидно, была премерзким созданием; неряха — это самое мягкое слово. В молодости мать стала свидетельницей каких-то жестоких деяний, но это не оправдывает того, что она ступила на путь греха, избрала развратный образ жизни. Травы — вовсе не то, на что стоит тратить время. Молитва — лучшее лекарство, а Господь — истинный целитель; вся же эта зеленая алхимия — от лукавого. И мать этой женщины лгала, прикрываясь благочестивой улыбкой! Она приняла крещение, чтобы распутничать безнаказанно.
Я не буду называть ее имя. Не хочется этого делать, потому что оно источает яд. Но скажу со всей душевной прямотой: мир стал лучше, когда избавился от нее.
Конечно, Корраг защищает ее. «Кому она сделала плохо?» Я хотел сказать: «Многим», ведь аморальная женщина приносит уйму неприятностей. Но я придержал язык. Наверное, именно поэтому так устал мой разум, любовь моя: это был неудачный вечер, потраченной впустую на разговор, который не пошел на пользу нашему якобитскому делу. И, правда, как могут воспоминания о ее английском детстве привести Якова на трон? Как спасение котят, которых хотели