И все-таки. Она говорит, у нее есть то, что поможет нам, — правда о резне в Гленко. Если это так, мне стоит помучиться. Сколько еще дней я способен вытерпеть, просиживая от полудня до глубокого вечера? А погода меня не балует, Джейн. Снег валит еще сильнее.
Хозяин гостиницы имеет способность выскакивать из воздуха, как привидение. Этим вечером он изобразил удивление, обнаружив меня на лестнице, хотя я уверен: он был прекрасно осведомлен, где я. Мы обменялись любезностями. Но когда я повернулся, услышал: «Ну и как там ведьма в тюрьме? Помогла вам чем-нибудь? Воняет нечистотами? Говорят, она может превратиться в птицу…» Я был вежлив, Джейн, но не потворствовал ему, потому что его любопытство так утомительно и час был поздний, а твой муж уже немолод.
Я скажу гораздо больше о Корраг. Потому что при всех своих ранах и горестях, нищенка по обличью и грешница по сущности, с косноязычным языком и неугомонными руками, она прирожденная рассказчица. Она владеет даром замечать малейшие детали — покачивание ветки в лесу или несомый ветром запах. Поэтому на краткий миг мне показалось, будто я очутился в Торнибёрнбэнке, где она жила. Но я считаю это колдовскими чарами, и я не поддамся им. Вот еще одно доказательство ее греховности.
Кроме того — надеюсь, это не оскорбит тебя, — ее волосы похожи на твои. Не колтунами и колючками, конечно. Но у них тот же темный цвет, та же длина. Помню, как ощущал на руке вес твоих волос, когда в последний раз распускал их. Я смотрел, как она накручивает прядь на палец, когда говорит, и представлял тебя, какой ты была до нашей первой встречи. Если бы дочь осталась жива, я уверен, у нее были бы такие же волосы.
Завтра я снова тебе напишу. Чем же еще мне заниматься в эти часы, как не писать жене? Разве что сидеть в полумраке и мечтать о тебе. Не будь тебя, я бы представлял женщину, которую хотел бы взять в жены, — и эта женщина — как ты. Именно такая, какая ты есть.
Я восхищен твоим терпением. Но догадываюсь, что ты тревожишься о моем здоровье и безопасности. Не волнуйся. Я в безопасности. Разве у меня нет могущественного покровителя? «Господь Сам пойдет пред тобою, Сам будет с тобою, не отступит от тебя и не оставит тебя, не бойся и не ужасайся». (Второзаконие 31: 8).
Напиши, если сможешь,
Чарльз
II
Обыкновенно ее находят под изгородью, при дороге и в канаве под домом или на тенистых тропинках и пустырях, практически где угодно.
О будре плющевидной
Вчера ночью она была со мной. Когда вы ушли, она села на табурет и впилась в меня блестящими птичьими глазами. Я сказала ей: «Я говорила о тебе вчера с одним человеком». Полагаю, она это знала. Я думала о всех мелочах, что связаны с ней, что заставляют меня вспоминать о ней, когда я вижу их или слышу: гром, веревка…
Каждая травинка, когда-либо использованная мною, мистер Лесли, хранила в себе частицу души моей матери. Кора учила меня своему искусству. В ильмовом лесу она вырывала травы из земли, растирала листья. Она варила корни, выдавливала сок из стеблей и говорила: «Не думай, что эти крошечные листочки ни на что не годятся. Они бывают гораздо полезнее других лекарств…» Все, что знаю о растениях, я узнала от Коры. Это ее наследство.
Так что спасенные мною жизни — на самом деле заслуга Коры.
Когда я унимала боль или смазывала раны, Кора водила моими руками.
«Никогда не люби» — вот что она мне сказала. Подчас я думаю: «Получается, и она не любила меня?! Если сказала „не люби“?» Я знаю, иногда она могла повернуться темной стороной. Помню, мать обычно жила в мире грез и всегда готова была одарить встречного мечтательной улыбкой, но временами на ее лицо словно опускалась тень. И тогда она шипела в своем домике. Могла, выскочив под дождь, сыпать проклятиями или реветь. Она ненавидела слово «правосудие» и церкви, она обгрызала ногти и иногда шлепала меня. Когда я назвала ее плохим словом, она засунула мне в рот ворсянку и сказала: «Жуй», чтобы я почувствовала боль, которую приносят подобные слова. И я думала, жуя ворсянку: «Как-то не слишком по-доброму». Еще поняла: «Так поступила не она… не настоящая Кора».
«Не люби…» Но я же вижу, она любила меня. Потому что вечерами расчесывала мне волосы, а когда я вывихнула плечо, она поцеловала его и сказала: «Бедные косточки…» А однажды зимой в Хексеме мы ловили снежные хлопья, и ели их, и валялись в глубоких сугробах, оставляя на них очертания наших тел. Мы пели длинную и порочную ведьмовскую песню по дороге домой, и было так хорошо. Так открывалась любовь.
Но для других у нее любви не было, сэр. Она не любила ни одного мужчину. Напротив, закрыла свое сердце. Она позволяла мужчинам покрывать себя, как быки покрывают коров — дыша сзади в шею. Она никогда не встречалась дважды с одним и тем же «быком». Никогда не сходилась с мужчинами днем, ведь кто-то из них мог оказаться красивым; что, если бы он разбил ей сердце? Я виню в этом дакинг-стул.
«Скачи на северо-запад. Оставайся там».
Они могут быть не слишком важны для вашего уха, эти слова. Но она не обязана была говорить их. Она могла бы не разбудить меня в ту ночь, когда лаяла собака. А могла бы ускакать на серой кобыле со мной, мы бы вместе мчались с развевающимися волосами по лесам Шотландии.
Но она сказала: «Скачи на северо-запад», потому что знала о неизбежности своей смерти.
Уверена, они бы последовали за ней — охотились бы, пока не нашли. А найдя, схватили бы и того, кто рядом.
«Будь добра ко всякой живой твари», — напутствовала она.
Она умерла одна. Решила, что так лучше, чем умереть вместе с дочерью.
Не хватает ее? Временами. Точно так же я тоскую о своих детских снах без сновидений, теперь я не умею так спать. Мне хочется верить, что ее смерть не была убийством, и иногда я жалею, что мы попрощались наскоро, как бы не по-настоящему. Но как бы то ни было, она теперь в ином мире. И это хорошее место.
Она сказала свое «прощай» гораздо позже.
Это случилось однажды в сумерках, в сосновом лесу. Я оглянулась и увидела ее призрак, проплывающий мимо. Знала, что это призрак, потому что призраки бледные и очень тихие, какой она никогда не была в жизни. Ступая между деревьями, Кора скользнула по мне взглядом. Она была такой красивой