Он, конечно, не мог этого сделать. После нескольких секунд внутренней борьбы сбивчиво объяснил, что хотел бы загладить то зло, которое причинил.
– Не сомневаюсь, – бросил я, – но что сделано, то сделано, мы оба это знаем. В сложившейся ситуации есть только одно решение. В долине ты не можешь оставаться, потому что О’Мэлли превратят твою жизнь в ад. Тебе придется оставить Кашельмару.
Ничто не могло напугать его больше, чем эти слова.
– Пожалуйста, милорд, – пробормотал он, едва ворочая языком, – пожалуйста, не выкидывайте меня в мир без единого шиллинга.
– Мой дорогой Родерик, – холодно ответил я, – по глупости или по каким-то иным причинам я потратил немало времени и денег на твое воспитание, а для меня пустая трата времени и денег – самое последнее дело. Ты вел себя крайне безответственно и приложил немало усилий, чтобы продемонстрировать мне свою незрелость, но ты хорошо учился, и нет сомнений в том, что ты подаешь надежды. Я все еще предполагаю отправить тебя в университет, но при этом собираюсь на несколько лет удалить из Ирландии.
Я читал его мысли: он рассчитывал, что я отправлю его в Оксфорд и позволю на каникулы приезжать в Вудхаммер-холл. Он никогда не был в Англии. Оставляя его в Кашельмаре, где в мое отсутствие за ним присматривали Хейс и его жена, я давал ему понять, что, несмотря на все мое милосердие, он не должен считать себя членом моей семьи.
– Это очень щедро с вашей стороны, милорд. – Радость так переполнила его, что в глазах появились слезы. – Знаю, я не имею права теперь надеяться на то, что вы отправите меня в университет.
– Нет-нет, я тебя отправлю в университет. Ты поедешь учиться в Германию, во Франкфурт. Более того, ты останешься там на три года, и за это время ни разу твоя нога не ступит на землю Англии или Ирландии. Ты понял?
Он понял. И пришел в ужас:
– Франкфурт! Но, милорд, я не говорю по-немецки!
– Выучишься.
После этого он замолчал. Я видел, как к нему медленно приходит понимание того, что я вынес решение, которое устроит как Джойсов, так и О’Мэлли: изгнание, но не полный позор. Я в отношении его умывал руки, но в то же время продолжал поддерживать материально.
– Для тебя это будет интересный опыт, – добавил я спустя несколько секунд. – Используй его наилучшим образом.
– Но… – Он вдруг превратился совсем в мальчишку. – Я там не знаю ни одной души. – Одновременно я видел, он понемногу приходит в себя, снова надевает актерскую маску и напускает на лицо безутешное выражение. – Я буду совсем один.
– Лучше один во Франкфурте с моими деньгами в кармане, – отрезал я, – чем один в мире без гроша в кармане. Значит, так, Родерик, этот инцидент исчерпан, но помни: если ты еще раз попадешь в такую переделку, ко мне можешь не обращаться, когда потратишь последнее пенни.
Он кивнул, все еще потрясенный, и рассудительно сообщил мне, что будет помнить мои слова. Но я не знал, насколько можно ему доверять, и еще до возвращения в гостиную Джорджа, который принялся настаивать, чтобы я провел ночь у него, я проникся убеждением, что лучше бы мне никогда не встречать этого худого маленького сироту, который давным-давно пришел через заднюю дверь в Кашельмару попросить ложку овсянки.
Глава 6
1«Порой я думаю, что весна никогда не наступит», – писала Маргарет, и внезапно это предложение, которое она повторяла всю зиму, показалось пустым и холодным. Я перечитывал письмо снова и снова и с каждым разом все больше убеждался, что за этими осторожными строками кроются тревоги, которые она не решается открыть мне. Она написала письмо в феврале, через шесть месяцев после нашего расставания, и писала так, будто не могла толком вспомнить, кто я.
К этому времени я уже вернулся в Лондон. Перед отъездом из Кашельмары я отправил Дерри к его дальним родственникам и велел ему оставаться там, пока я не подготовлю его путешествие в Германию. Что касается Патрика, то я решил с началом нового семестра отправить его в Итон. Мне когда-то сказали, что в этой школе предпочитают мальчиков, не имеющих особых амбиций, и я надеялся, что Патрику будет легче освоиться там, чем в Рагби. А сам тем временем опять был вынужден тратить время на руководство его занятиями, но, хотя из-за этого мне пришлось свернуть часть моей деятельности в Вестминстере, я испытал облегчение; все вопросы там снова вращались вокруг парламентской реформы – предмета, далекого от моих интересов к сельскому хозяйству. Что же касается внешней политики, то она сводилась лишь к романтическому, но непрактичному одобрению объединения Италии в сочетании с истерической франкофобией. Маргарет спрашивала меня в своем письме, что говорят в Англии об американском кризисе. Я не мог написать ей, что, несмотря на летнюю передышку, люди в Англии все еще настолько боятся воинственной Франции, которая опять победным маршем пройдет по всей Европе, что и внимания не обратили бы, исчезни вдруг Америка с лица земли.
Даже та часть письма Маргарет, что была посвящена политике, казалась мне необычной. Она словно следовала рекомендациям наставлений по переписке, о презрении к которым объявила раньше, а свободный, яркий стиль ее первых писем, в которых она ловко перепрыгивала с одной темы на другую, исчез под свинцовым грузом формальностей.
В апреле, неделю спустя после получения этого тревожного письма, у меня был день рождения. К счастью, никто об этом не вспомнил. Я провел день, занимая себя различными делами, но вечером, когда Патрик ушел в свою спальню, выпил несколько бокалов портвейна и впервые за много недель уснул, едва моя голова коснулась подушки.
На следующее утро я стыдил себя за слабость и, приняв лекарственных солей от головной боли, попытался настроиться на рациональный образ мышления. Даже если Маргарет больше не хочет выходить за меня замуж, нет никаких оснований не наслаждаться ее обществом во время ее визита в Англию. Почему мы не можем оставаться на дружеской ноге? Я буду относиться к ней как к дочери. К тому же я сам настаивал на длительном периоде разделения, чтобы у каждого из нас была возможность отказаться от идеи брака. Я беспокоюсь о том, что Маргарет может передумать, но не исключено, что и я, увидев ее снова, тоже задумаюсь о правильности прежнего решения. Почему нет? Все возможно. Дьюнеден мог оказаться прав, говоря, что американская среда могла отрицательно повлиять на мои умственные способности, и хотя я исполнился уверенности, что Маргарет подходит мне, но,