Да только у меня ни одной причины уважать ее нет.
– Не волнуйся, к вечеру я буду дома. Доступна круглосуточно на мобильном. Чао!
И я направилась к двери.
– Но ты не должна ехать на своей машине до станции! – прокричала мачеха мне в спину. – У тебя ведь еще прав нет! – Запоздалое озарение.
Я почти уверена, Лена отправит кого-нибудь за мной следить. И вовсе не потому, что волнуется. Леночка меня не любит и ничуть обо мне не беспокоится. Беспокоится она о другом: о завещании. Вернее, об отсутствии оного. Прошел почти месяц с того жуткого дня, когда папа покинул нас, но завещание так и не всплыло. Ни в папином кабинете не нашлось (а Леночка, естественно, все ящики там перевернула), ни у парочки нотариусов, с которыми папа по разным причинам имел когда-то дела. И Лена едва ли не каждый день причитает, что она, мать двоих детей, не может жить в неизвестности!
Эту фразу она никогда не развивает до полной ясности, но я знаю, какого рода неизвестность столь сильно ее тревожит: если вдруг завещание обнаружится, то там может оказаться обозначен один-единственный наследник. И с большой вероятностью им окажусь я. Папина любимица.
Мне ее истерики порядком надоели, и я села за чтение законов. После чего утешила мачеху: что бы ни написал папа в завещании (если оно есть), Лена в любом случае унаследует какую-то часть. Закон охраняет права иждивенцев и нетрудоспособных родственников, а их у папы как раз пруд пруди. Одних детей шесть штук: у Леночки двое, плюс я, а еще мои единокровные старшие брат и сестра, они сейчас в Лондоне, учатся там. Кроме того, у нас есть еще одна единокровная сестра Юля, самая старшая, от какой-то женщины, о которой нам ничего не известно, кроме того, что она новорожденного ребенка принесла и оставила папе под дверью в далекие его аспирантские годы. У нашего красавца-папули была бурная молодость, студентки и медсестрички на него вешались – вот и нагулял с какой-то из них девочку. Папа вернул ребеночка матери, уговорился об алиментах, и жизнь потекла дальше.
Девочке той, Юле, теперь под сорок, живет она отдельно от всех нас со своей семьей, и отношения с нами не то чтоб совсем не поддерживает, но редко и весьма официально. Кажется, она не может простить папе, что он не женился на ее матери… Впрочем, не знаю.
К детям следует прибавить и взрослых иждивенцев: бабушку, тетю и саму Лену. А вот Юля, к слову, в когорту папиных нахлебников не входит – она работает в финансовых сферах и, кажется, неплохо зарабатывает. Так что волноваться никому не стоит, денег на всех хватит, объяснила я мачехе. Правда, если завещание существует и наследником указан кто-то один… В этом случае доля Леночки порядком уменьшится – насколько я поняла из бегло прочитанного в Интернете. И мачеха этого боится. Поэтому она непременно пошлет кого-нибудь за мной следить: она почему-то убеждена, что я ищу по нотариальным конторам завещание. И найду его. И тогда…
Собственно, о чем это я? Леночка плохого мне не сделает, – хоть она и истеричка, но не дрянь. Просто будет рыдать день и ночь напролет и подлизываться ко мне, чтобы я ей…
Но нет, нет! Папа если и оставил завещание, то наверняка оговорил в нем хороший пансион для нее и детей! Да и для всех остальных. Иначе быть не может. Мой папа щедр и справедлив.
С другой стороны, я завещание вовсе не ищу. Во-первых, я не хочу сейчас думать о наследстве – у меня такое чувство, будто оно окончательно похоронит папу. Последний ком земли на его гроб бросит… Заняться всем этим однажды придется, конечно, но чем позже, тем лучше. Во-вторых, я думаю, что завещания не существует. Кто же оставляет свои последние распоряжения так, чтобы наследники ничего о них не знали? Это нонсенс.
В общем, мачеха зря волнуется. Но не подозревает об этом. Как всякая истеричка, она не способна рассуждать здраво – она способна лишь трястись от страха, поскольку ее воображение рисует жуткие картины нищеты, в пучину которой ввергнет ее завещание. Она не понимает, что папино великодушие служит ей гарантом. Я даже сомневаюсь, знает ли она смысл слова «великодушие».
…Однако слежка была бы мне совсем некстати. Кого она пошлет и как от него избавиться? Буду думать по дороге. По мере наблюдения за наблюдателем.
Едва я достигла входной двери – а дверь у нас о-го-го: массивная-дубовая-двустворчатая, просто так не распахнешь, только после плотного завтрака! – как сверху раздался хрипловатый голос:
– Маш, ты в Москву? Подожди, мне тоже надо!
Наташа, тетя моя. Папина старшая сестра. Интеллигентка и приживалка. Она пишет статьи о литературе в частности и о культуре в целом – печатается редко, зарабатывает мало, последние пятнадцать лет живет на папином содержании, но гордится собой так, что наши три этажа маловаты для ее завышенной самооценки. В общем-то, она нормальная тетка, если бы не этот гонор. Она считает, что у нее миссия – то ли исправлять нравы, то ли возрождать культуру, то ли… Она и сама не знает, мне кажется. Потому что все ее идеи либо надуманны, либо самоочевидны даже для такого недоросля, как я.
– Наташа (я не зову ее «тетей», ей это не нравится), я тороплюсь на курсы вождения. К тому же добираюсь своим ходом до станции, а там электричкой.
– А что, Сережа отвезти нас не сможет?
– Вопрос к Лене.
– К Лене? Разве шофер не наш общий?
Люблю я русскую интеллигенцию. Сплошной восторг и возвышенность чувств. Шофер у нас никак не общий – это человек, которому платят деньги и который выполняет то, что ему прикажут. Папа держал его для нужд домашних – то есть для нужд всех обитателей, включая Наташу, – за это и платил. Теперь ему платит Лена (папа изначально обеспечил ей «семейный» счет в банке, и вряд ли он близок к истощению), и не факт, что Наташины нужды входят в цену. Но интеллигенция таких земных материй не понимает – она рассуждает «по справедливости». А по справедливости это вот так: раз Наташе нужен шофер, то она должна его получить. За чей счет, ее не волнует. По крайней мере, до тех пор, пока счет не ее.
Я вообще-то тетку люблю. Но