– Расскажите про Айви! Что с ней стало?! – потребовал Федор и, не обращая внимания ни на боль, ни на трескающуюся на руках кожу, сжал кулаки.
– Расскажем. – Евдокия смотрела ему в глаза, в отличие от Августа взгляда она не отводила. – Их шестеро оказалось, тех, кто приплыл на остров и там же, на острове, полег. Шестеро против одного Акима Петровича. Это если Злотникова не считать. А он там точно был, мы уверены. Без его указки они бы не сунулись, побоялись бы. Когда с него сняли обвинения, он начал к Машке Кутасовой захаживать, уже не таясь. Она же, паскуда хитрая, понимала, что одной ей в усадьбе остаться не позволят. Да и кутасовские миллионы многим глаза застили. Вот и выписала себе какую-то приживалку, кажется, дальнюю родственницу – старую, ко всему глухую и подслеповатую. Соблюла приличия, чтобы люди не судачили, что молодая, незамужняя девушка одна, без отеческого присмотра живет. А то, что Злотников в ее девичьей спальне до утра оставался, все знали, но молчали. Машка и при жизни Саввы Сидоровича дурной была, а после смерти так и вовсе скурвилась. Почуяла власть и силу, поняла, что она одна всему теперь хозяйка. Вот только умишка ей не хватило, чтобы заводом и рудниками управлять. С людьми по-доброму она договариваться не умела. Не научил ее отец, что власть и деньги надобно уметь еще и удержать.
– Упали прибыли, – поддержал Евдокию Август. – И народ с рудников побежал, а заводские роптать принялись. И партнеры Саввы Сидоровича стали выказывать неудовольствие, намекать, что не женское это дело – с заводом управляться. Вот если бы Мари вышла замуж за человека опытного и толкового, тогда бы все непременно пошло на лад. И женихи тут же сыскались, только Мари в их сторону даже не смотрела.
– Знамо, в какую сторону она смотрела, – поморщилась Евдокия. – За Злотниковым как кошка бегала, в глаза ему заглядывала, только его советов слушалась. А Злотников переменился, поостыл, показал свою истинную суть. Несколько раз он на остров приплывал. Не давало ему покоя то, что Айви не его, не укладывалось такое у него в голове. Вот и наведывался, подарки привозил, в полюбовницы звал… Федя! – Евдокия крепко сжала его запястья, зашептала скороговоркой: – Тебе сейчас больно. И душе, и телу невмоготу. И ты сам себя нарочно мучаешь. – Она посмотрела на насквозь пропитавшиеся кровью повязки.
– Это вы меня мучаете, – прохрипел он. – Не рассказываете, что стало с моей женой!
Они медлили, боялись подступиться к самому важному, самому больному. И рассказ этот был невыносим уже одним своим началом. Айви и Злотников… Подонок, не слышащий отказов, а привыкший брать все силой. Золото ли, женщину ли…
– Мучаем, Федя. – Евдокия положила ладонь ему на лоб, мягко, но настойчиво вдавила голову в подушку, не позволяя подняться. Ее рука была прохладной, но облегчения эта прохлада не приносила. – Тебя мучаем и сами мучаемся. Уже который год. А ты слушай. Сначала выслушай, а уже потом… – она вздохнула, – решай.
Он уже все решил. Он убьет Злотникова. Не может тут быть иного решения.
– Айви его гнала, даже слушать не хотела. Когда он первый раз явился, мы с ней были на острове вдвоем. Аким Петрович уезжал в Пермь. Он по твоему делу в Перми часто бывал. Я думаю, этот гад специально так подгадал, чтобы без Акима Петровича. Меня-то он не боялся. Я для него – пустое место. Начал петь, что одинокой женщине, пусть и мужней жене, нынче тяжело без покровителя, что многие на Стражевой Камень давно зарятся, а другим не дает покоя мысль, что Айви – государственного преступника жена, а живет себе на острове барыней. И вот он может ее ото всех защитить. – Ладонь Евдокии все давила и давила на лоб. Того и гляди, раздавит. – Айви плеснула в Злотникова тогда кипятком, попала на ноги, а надо было в харю. – Евдокия оскалилась совершено по-звериному. – И я за ухват взялась, а он лишь посмеялся, сказал, что все равно будет так, как он решил, что ты, Федя, на каторге уже давно заживо сгнил, а с Айви, если станет артачиться, разговор совсем другой будет. Добавил, что после таких разговоров в живых мало кто остается. Вот до чего Савва Сидорович силен, умен и везуч был, а и с ним беда приключилась. Он нам тогда, Федя, считай, признался в убийстве Кутасова, потому что понимал – доказать мы все равно ничего не сможем. Наше слово против его. А его слово в Чернокаменске с каждым днем силу набирало. Почуяли людишки, что у города отныне новый хозяин и хозяину этому лучше дорогу не заступать. – Евдокия немного помолчала, а потом заговорила снова: – Второй раз его уже Аким Петрович встретил и долго разговаривать не стал, отходил посохом, жалко, что хребет не переломал. Не пришлось бы тогда тебе все это рассказывать. – Она вдруг всхлипнула, зажала рот рукой. Лицо ее исказила мука. А Федору хотелось выть, вытравить из себя все человеческое, чтобы не было так мучительно.
– Дуня, – Август встал, обнял Евдокию за плечи, – не надо, не плачь. Тебе доктор запретил…
– Запретил! – Она отмахнулась и от его рук, и от его заботы, и от всех докторов скопом, на мгновение становясь той Евдокией, которую Федор помнил. – Что он понимает, этот твой доктор!
Август безнадежно покачал головой.
– Они приплыли на остров ночью, всей своей сворой, на нескольких лодках. – Евдокия говорила быстро, почти скороговоркой, словно боялась, что ее остановят, не дадут закончить рассказ, или просто старалась побыстрее его закончить. – Думали, если ночью и сворой, то им никто не помешает. Они не понимали, с кем связались, что ради Айви Аким Петрович пойдет на все. Он и пошел…
– Дуня, позволь мне. – Август снова положил руку на ее ладонь. – Довольно уже того, что ты все это видела, не нужно рассказывать. Я сам.
И она сдалась, зажмурилась, замотала головой, будто прогоняя страшные воспоминания.
– Они напали ночью, – заговорил Август. – Переждали полную луну и приплыли. Их много было, а Аким Петрович один, пусть и крепкий не по годам. Он бы с ними не справился в одиночку, не хватило бы на это человеческих сил.
– А нечеловеческих? – Рука сама потянулась к не видимому под повязками браслету. Федор помнил, что чувствовал, когда браслет не сдерживал ни силы, ни ярости, помнил, на что был тогда способен.
Август кивнул.
– Он снял браслет, Федя. Но как он его снял…
– Времени не было, – снова заговорила Евдокия, – а