— Вместо тысячи икон, — добавила Жанна.
Ребята посмеялись и окрестили физрука новым прозвищем. Арнольд. В реальности, ни один из шаловливых выдумщиков не предполагал, что творится за дверями у Арнольда. Личное пространство учителей и вожатых — слишком сложная для понимания концепция. Кто бы мог представить, что физрук не всегда железный и непоколебимый? Что литые мышцы отдыхают вместе с ним, спрятавшись под обыкновенным одеялом?
Кто бы мог представить, что Наталья Петровна снимает очки в жесткой черной оправе, стирает с губ красную помаду, вешает в шкаф твидовый пиджак и забирается в постель, чтобы отдохнуть, как делают все люди? Как делает Настя, как собралась сделать Яна Борисовна, пока воспитанница не нагрянула в неожиданно поздний час, застав врасплох в халате поверх пижамы. Комната Яны Борисовны была очень предсказуемой: по-девчачьи невинной, украшенной множеством умиляющих вазочек, статуэточек, в виде фарфоровых собачек и кошечек, фотографий, разбросанных по стене, как капли росы на цветах. Комната пропиталась духом и гостеприимством обитательницы. Несмотря на подкрадывающуюся полночь, Яна Борисовна заварила чай в домашних кружках. На одной было написано «Яночка», а на другой почему-то «Паша». Яна Борисовна отставила нетронутую кружку со своим именем и подвинула Насте, а «Пашу» бережно притянула к себе.
Настя чуть было не решилась на очевидный вопрос. Кто такой Паша? Неприлично лезть во внутренний мир чужого человека. Умом понимание находилось в границах очевидного, но сердцем Настя чувствовала: отношения с Яной Борисовной выходили за рамки внушаемой правилами системы: воспитатель — воспитанница. Яна Борисовна не чужой человек. Не набор ничего не значащего имени-отчества, произносимого на автомате, без осмысления простой истины: вечером «имя-отчество» смывает тушь, надевает уютные тапочки-зайчики и становится Яной.
— Так что же по праву принадлежит человеку? — повторила Настя, веря в совпадение своих мыслей с ответом вожатой. Яна Борисовна магически точно повторяла фразы, застрявшие в Настином сознании, фразы, обсуждавшиеся в компании друзей за плотно затворенной дверью, фразы, нуждавшиеся в одобрении «вышестоящей инстанции».
— Неприкосновенность? — предположила вожатая.
Настя сконфуженно опустила голову и пробормотала:
— Я поняла намек. Зря я пришла, весь сон Вам перебью.
Яна Борисовна быстро поправилась:
— Я не то имела ввиду. Мне приятно быть твоим другом, Настя. Я вижу, что симпатия взаимна. Давай не будем ходить вокруг да около? Расскажи, что случилось. Я всегда пойму и помогу.
Настя поколебалась и нерешительно протянула:
— Мы с ребятами вляпались в скверную историю. Вы не подумайте, мы не какие-нибудь экстремалы-любители, просто случайно влезли, куда не просят, а теперь — жалеем.
— Доверяй мне, — убедительно сказала Яна Борисовна. — Кто-то из отряда пугает или шантажирует тебя и друзей? Угрожает?
— Пока что не трогают. На том фронте не знают о том, что у нас есть свидетельство тайны. Улика. Как ни назови, суть не изменится.
— И вы боитесь, что вторая сторона, узнав про улику, обозлится и развяжет битву. Но также вы уверены в том, что недруг рано или поздно докопается до сути, поэтому на всякий пожарный не уничтожаете улику. Тогда она послужит своеобразным ошейником, который можно затянуть потуже, когда недруг обо всем пронюхает, так?
У Насти от шока закружилась голова. Яна Борисовна почти дословно воспроизвела невысказанные тревоги и заботы двух последних недель.
— Вы не Яна Борисовна, Вы Ванга Борисовна, — слабо пошутила Настя. — Самое ужасное, что поводком сейчас повязана я. Улика, которой я владею, не может полноценно считаться моей, потому что тайна не моя. И все, что у меня есть — это просто фотография на телефоне, и то ребята не разрешают мне распоряжаться моей фотографией.
— Почему? Они чего-то боятся?
— Да, они думают, что тот человек…В общем, что он непредсказуем и опасен.
— Где-то ребята правы. Против боксера с палкой не пойдешь, Настя.
— Есть ли смысл к нему идти без вызова на ринг?
— Никто не знает, когда прогремит вызов, — вздохнула Яна Борисовна.
— Вы предлагаете выйти и сдаться без боя?
— Иногда лучше сдаться и остаться живым, чем умереть в неравном бою.
Настя заерзала на стуле и придвинула кружку с прилипшими ко дну чаинками. Крупные распаренные листья сбились в причудливый узор, подозрительно напоминающий очертания покосившегося черепа, обделенного правой глазной впадиной. Настя невежливо запустила пальцы в кружку и перемешала чаинки, размазав череп в мокрое месиво.
— Если я сдамся, я подставлю друзей?
— Ты подставишь, если позволишь самонадеянности нести ответственность за них.
— Вы правы. Надо обсуждать каждый шаг с ними, — пробормотала Настя. Яна Борисовна сделала останавливающий жест.
— Это и есть проявление чрезмерной самонадеянности.
— Но Вы говорили, что нельзя сражаться в неравном бою. А если мы объединимся, ну, будем вшестером…
— Ты уверена в ваших силах?
— Нет, — потухла Настя. — На самом деле, я не уверена, надо ли бороться. Я боюсь, понимаете? Боюсь оплошности, и так было всегда и во всем. Раньше я слушалась няню и учителей…А сейчас я осталась одна-одинешенька — и на кону пять человек.
— Я буду рядом, — сказала Яна Борисовна и накрыла крохотной ладошкой Настину руку. — Ты не против хода конем? Мы удаляем фотографию, но оставляем ее копию на другом источнике, кто проверит?
— Вдруг это не подействует? Вдруг на нас начнут давить или угрожать?
— Тогда подойдешь ко мне и заберешь копию, — сказала Яна и отхлебнула остатки чая.
Настя бухнула пустой кружкой о стол:
— Я не хочу, чтобы Вы пострадали из-за наших игр.
Она отодвинула чай и спешно поднялась:
— Простите, что травила Вас в свои бредни. Я больше не потревожу. Приятных снов, Яна Борисовна.
— Пока, Настя, — тихо сказала вожатая.
Настя обернулась на пороге. Яна Борисовна сидела за столом, грея руки об остывшую кружку с именем Паша.
***Одинокий маяк слабо освещал глянец черного стеклянного моря. Рассеянный свет, льющийся из окна, выбивался из общей картины, написанной природой. Мерцающие белые точки рассыпались по бархату неба, властвуя над ночью после долгого дневного заточения. Луша покровительственно освещала спортивные площадки, укрытые живым еловым забором с одной стороны и рядом корпусов — с противоположной.
Лагерь заснул. Из 304-ой, прислушиваясь к храпу соседей, выскользнул длинноволосый парень в элегантном костюме. Воровато оглядываясь, нарушитель пробрался на четвертый этаж.
405. 406. 407. 408. Остановка. Пункт назначения. Сладкая дрожь током отозвалась внизу живота. Он стер с лица маниакальную улыбку, набрал воздуха в легкие, с шумом выдохнул, напустил на себя разнузданно небрежный вид и преодолел преграду с сияющими цифрами. 408.
Яна распахнула двери, представ в пеньюаре на шаловливом узелке. Из — под халатика выступала маленькая грудь, обеленная лунным светом. Яна запахнула халатик поглубже и сказала:
— Ааа,