Однажды, еще до новогодних каникул, Машин папа, который время от времени читал лекции в политехе, подбросил ее на машине. Она притащилась в лабораторию на час раньше начала занятия и бродила среди наваленной здесь электрической снеди; амперметров, ретомов, вольтметров, других спящих исполинов для низковольтных и высоковольтных испытаний. Приборы напоминали блоки разобранного космического корабля и валялись тут со времен, когда профессор Кьяница только начал свои философские поиски. Вдруг в аудиторию завалилась стайка старшекурсников. Долговязая девица с конским хвостом брезгливо покосилась на Машу, она поспешила ретироваться в дальний угол и провела пальцами по пыльному экранчику миллиамперметра, чтобы занять руки и спрятаться от оценивавших взглядов.
– И этот дебил будет мне доказывать, что закон Кулона – херня, не имеющая под собой никакого теоретического обоснования, – басил один из студентов, грузный кудрявый кавказец. Маша украдкой покосилась на них, но тот обдал ее взглядом, полным такого нескрываемого энтомологического интереса, что она покорно опустила глаза. Тут-то и заметила, что стрелка под стеклом амперметра следует за ее пальцем. Отняла руку, стрелка упала на ноль. Приподняла прибор. В стороны полетели клоки пыли. Провода не наблюдалось, амперметр был не подключен к сети. Маша подошла к другому прибору, зеленому вольтметру. Тронула его. Магия повторилась! Она вдруг оказалась в том эфемерном состоянии, когда от удивления можешь рассказывать о приключившемся с тобой чуде хоть продавщице в магазине, и на грани того, чтобы, отбросив стеснение, обратиться за объяснением к студентам, но их позвали, и они гуськом вышли из лаборатории. Профессору Кьянице сказать побоялась. Потому что он ведь вытащит на трибуну перед группой и устроит суд Линча, а потом ее не примут на факультет ни за какие коврижки. Она стала водить пальцами по приборам каждый свой визит в политех и по живучести стрелок определять, удачные сложатся выходные или нет. Удачей в Машином универсуме последние недели числилась случайная встреча с Шалтаем. Накануне дней, когда ее жизнь навсегда переменилась, стрелки всех приборов радостно прыгали.
Маша топталась в кружке ребят и не решалась вставить слово: как бы Шалтай не счел ее идиоткой. Рядом возникла ее приятельница Юля, протянула Маше банку джин-тоника и затрещала о своем мудачке бывшем. Маша ухватилась за синюю банку, как за буек, и долго не выпускала ее из рук, а когда разжала пальцы, реальность плыла мимо отрывистыми клочками. На одном из таких клочков они с Шалтаем, который накинул поверх кепки капюшон, вдвоем стояли в арке, снаружи в сумерках лил и погружал Малую Садовую в прозрачную слизь дождь, а они обсуждали последний альбом «Дефтоунс». Маша не знала этого альбома, но притворялась, что диск уже у нее есть, и паниковала, что следующий вопрос оголит ее невежество. Шалтай долго чиркал зажигалкой возле ее рта, а та все не хотела загораться. А когда Маша взяла ее из его влажных рук, взорвалась с хлопком, от которого Маша в один миг протрезвела. Потом он ушел с парнями за добавкой, они с Юлей стояли на Садовой около квадратных клумб, и Юля ревела, потому что бывший при ребятах обозвал ее шлюхой, и тянула Машу за рукав уйти, а та ждала, что Шалтай вернется, но сказать об этом стыдилась. К ним подбежал Влад, попросил сигарет и сообщил, что послезавтра после школы все едут в Сосново. Послезавтра Маша не могла никуда ехать, потому что в политехе была олимпиада, но, когда Влад принялся перечислять, кто собирается в поездку, и в списке искрой мелькнуло «Шалтай», ее щеки налились горячим, она поддалась наконец Юле, и они зашагали в сторону подземного перехода через Невский, а в метро Маша уже не могла думать ни о чем другом, кроме как осуществлении бешеного желания оказаться в Сосново вместе со всеми. Вместе с Шалтаем. И там, в чаду тусовки, панк-рока, алкоголя, а главное, целой нереально длинной совместной ночи, у них точно бы все завязалось. Оставалось придумать, кого отправить вместо себя на олимпиаду.
Дома Маша закрылась в комнате и взялась за телефон. Пообещала одному вечно красневшему Снусмумрику с курсов поход в театр за то, что тот попробует написать две работы ручками с разными чернилами. За себя и за нее. Маме сказала, что после олимпиады едет с ночевкой к Юле, и мама даже как-то сразу поверила. Слово «олимпиада» затмило прочие слова – «с ночевкой» и «рисовать газету».
* * *На Фин Бан он притащился с телкой.
– Кто это? – Маша подбородком указала Владу на эту парочку.
– Как кто? Шалтай. Вы ведь знакомы, – Влад рассеянно рылся в пакете с провиантом, который состоял из батонов-нарезок и многочисленных кирпичиков лапши «Доширак», – да и дама его. Лиза, кажется.
На дачу приглашал добродушный панк Юрка. Участок в трех километрах от станции Сосново. Два дома – старый и новый. Отсутствие родителей гарантировано. Маша курила сигареты одну за другой и старалась не смотреть на Шалтая и его девицу. Та потрясала длинными кудрями цвета патоки из-под красной вязаной шапки: миниатюрная. Маша начала помогать Юрке с организационными вопросами: он не мог подсчитать, сколько нужно еще докупить колы для водки, как вдруг из метро возник Ванечка. Маша бросилась ему на шею.
– Воу, Машка, – с улыбкой выдохнул тот. – Полегче. Током бьешься.
Спустя полчаса в электричке Шалтай с бабой сидели спиной ко всем, делили одни наушники на двоих, а Маша мрачно пила водку с Владом и главным дурачком их компании – Спанч Бобом. Ванечка и другие парни ушли в пахнувший мочой и грохотавший, как шкаф с кастрюлями, тамбур. Им взбрело в голову покурить зеленый чай. Скоро оттуда понеслись вопли, хохот и пение. На дачу шли больше часа, сбились с пути от станции, Маша по колено вымочила джинсы в снегу, который, несмотря на весну, обильно лежал за городом. Парни продолжали горлопанить песни и беситься. Спанч Боба дважды вырвало: один раз в электричке и один раз на пустынной станции.
Наконец подошли к даче: Юрка открыл ржавую калитку, сделанную из спинки кровати с шариками на столбиках, и через веранду запустил всех в старый дом. Тусовка рассредоточилась: второй этаж, комнаты со свернутыми матрацами, обои