— Да бросьте вы глумиться над собою, Татьяна Юрьевна. Давайте-ка уедем отсюда на фиг куда-нибудь далеко-далеко! — жарко прошептал Шура, не замедлив налить ещё по сто. — «Ах вы, витры. Лихие витры…»
От «радостной сорокаградусной» защекотало в носу.
— Куда ехать? Жизнь прожита, — ответила я, вытирая рукавом нос, со всей горючей мудростью своих двадцати. — Давай будем думать… Вот смотри — другим-то везёт — им, кроме терапии, ничего не светит.
Шура тяжело вздохнул, отхлебнув прямо из бутылки, и осторожно предположил:
— А может, невропатологом?..
— Да ты что!!! Я анатомию нервной системы не помню, и, вообще, не нравятся мне все эти позы Ромберга и миопатии Дюшена.
Зато у них молоточек есть.
— А у ЛОРиков — шахтёрские рефлекторы.
— А у хирургов — скальпель!
— А у анестезиологов — клинок и электрическая «оживлялка»!
— А травматологи голыми руками могут гвозди в стену заколачивать!
— А у рентгенологов — свинцовый фартук!
— А у патанатомов — бензопила! — наш хохот разносился над морем.
— Хорош! — рявкнула я. — Давай серьёзно!
— Давай.
Шура налил, и мы ещё выпили. Очень серьёзно.
Потом ещё серьезнее.
И ещё — пока шли от монастыря до Аркадии.
И далее — от Аркадии до Ланжерона.
Допив последки в парке Шевченко, снова затарились в ближайшем ночном магазинчике. Серьёзность подступала к краям, и мы отправились ко мне, отягощенные намерением обговорить наконец «вопрос вопросов» за партейкой в клабр.
Превратив за какой-то час «ещё» в «уже» и выведя попутно формулу конструкции фундамента мироздания, МЫ поняли, что «враг не дремал», — наступило утро. Пора заливать в себя кофе и отправляться на голгофу. То есть на кафедру физиотерапии, где и будут рассматриваться наши персональные дела через призму face-контроля с целью вычленить достойнейших среди блатных. Всех прочих ждала немедленная мобилизация во всякие околотерапевтические войска.
Пока мы шли по Приморскому бульвару, настроение моё, надо признать, становилось всё хуже. Надо же такому случиться: у меня карт-бланш на выбор будущей специализации, а в голове ни одной дельной мысли. Кроме той, что я опять займу чьё-то место. Того, кто рождён быть психиатром. Или окулистом. Или урологом, на худой конец, простите за невольный каламбур. Причём этот таинственный «кто-то», возможно, тот самый Ваня Иванов или Петя Петров, рядом с которыми я сижу на лекциях и курю на переменках.
Глянув на мою хмурую физиономию, Шура жестом фокусника извлёк из внутреннего кармана куртки мерзавчик и, заговорщически подмигнув, серьёзно изрёк: «Для храбрости!»
Мы взобрались на колоннаду. Я щедро отхлебнула и, закурив, решилась:
— Шура! Я туда не пойду!
— Щаз! — угрожающе прошипел Шурик и, отобрав у меня эликсир храбрости, поволок за капюшон навстречу неизбежности.
В коридорах спорткомплекса роились мои однокурсники. Поток был хмур и похмельно трезв. Кто-то нервно растаптывал обувку в коридорах. Кто-то менял цвет лица, как хамелеон, от бесконечной курительной эстафеты.
На выходивших из врат аудитории набрасывались, как на вернувшихся из царства Аида. Моя нахальная физиономия на фоне этого триумвирата Серьёзности, Настороженности и Готовности выглядела нелепо и оскорбительно.
— Ну что?! — набросились однокурсники на Васю Перцена.
— Неврология, — еле слышным шёпотом изрёк интервьюируемый, кстати сказать — сын заведующего кафедрой нервных болезней, и побагровел до самых кончиков рыжеватых волос.
— Ну ещё бы! А как же! — эхом раздались ехидно-презрительные возгласы, и Вася стал фиолетовым в крапинку.
— Не бзди, Васятка! Сын за отца не в ответе! — Шура бодро хлопнул Васю по плечу, после чего застенчивого Перцена сдуло в неведомом направлении.
Взрывной волной меня прижало к Шурику. Хлопнув дверью, в коридор явился Примус.
— Суки! Я, блин, ленинский стипендиат! Я, вашу мать, целевой набор! На селе, ебическая сила, хирургов не хватает! Я им устрою терапию в мухосранской ГКБ!!! — орал он, пожимая Шуре руку. — Привет, — следом произнёс он без паузы и на три октавы ниже.
— Примус, будешь примусы починять и кастрюли бабкам лудить по совместительству, — пьяненько расхохоталась я.
— Молчи, тварь продажная! — беззлобно ответил он, целуя меня в щёку. — Жду вас в «Меридиане», — рявкнул Примус и отчалил.
Крайне расстроенный, из комнаты появился Вадим Коротков. Все с интересом, но издали смотрели на него. Ибо в сравнении с бешеным Бадей Примус был первокурсницей Смольного института.
— Терапия, — с улыбкой Моны Лизы сказал Кроткий, получивший свою антагонистическую кличку в Афгане, где два года оттрубил после медучилища фельдшером, и обвёл взглядом аудиторию. Диаметр круга, центром которого он был, тут же увеличился.
Шшшшура, — прошипела я. Два раза повторять не пришлось.
— Привет, псих ненормальный! — радостно воскликнул Шурик и заключил Вадика в медвежьи объятия. Господство мышечной массы над силой нервного духа в действии. — Идём покурим! Сейчас Танька отстреляется, и в «Меридиан» пойдём, а потом к ней завалимся матом ругаться и в карты на раздевание играть!
Взгляд Вадика стал менее идиотическим. Жизни окружающих были спасены. Парни вышли на крыльцо. А я присела прямо на пол, подперев стеночку. Мне стало безумно весело. Всё вокруг стало невероятно смешным и нелепым. Особенно сын заведующего кафедрой детских болезней, который, пройдя сквозь строй, горделиво объявил:
— Кожвен![3] Я — в «Меридиан»!
— Вовка, ты туда лучше не ходи пока, — моё человеколюбие высказалось весьма саркастичным тоном. Я поднялась с пола, чтобы выйти на улицу — отсмеяться вдоволь, выкурить сигаретку, протрезветь и… И надо же было такому случиться, что я оперлась на дверную ручку. Дверь раскрылась. В полнейшей тишине все уставились на меня. Из-за раскрытой двери раздался препротивнейший женский голос: «Следующий!»
Ну и что мне оставалось делать? Встряхнулась и вошла.
— Фамилия! — вопросил меня скрипучий пред климактерий откуда-то сбоку. Оглядев уставившихся на меня членов комиссии, я глухим контральто изрекла:
— Романова.
Тут же сработал рефлекс боязни слишком коротких ответов:
— Анна Ярославна, — добавила я.
Вы никогда не присутствовали на клиническом разборе кондового шизофреника-интеллектуала с его непосредственным участием в дискуссии? Тогда вам сложно представить выражение лица уставившегося на меня декана. Он судорожно запустил руки себе в волосы и, сорвавшись на фальцет, пискнул в сторону вопрошающего гласа:
— Полякова! Татьяна Юрьевна! — И, резко перейдя на бас, прочревовещал без паузы уже в меня: — Не выёживайся!
— Анна Ярославна была Мудрая, если мне не изменяют нейроны головного мозга, — подхихикнув, изрёк профессор Носкетти, заведующий кафедрой психиатрии.
— Мудрая она была по отцу. А по мужу очень даже Генрих, Павел Иосифович! — менторским тоном ответила я милому и умному, но вечно сексуально озабоченному старцу.
— Седьмая группа! Первый лечебный факультет!! Пятый курс!!! — в это время уже баритоном надрывно распевал на мотив арии князя Игоря декан.
Секретарша порылась в бумагах, и досье на мою персону было передано председателю комиссии. Некоторое время он молча перелистывал кондуит, перемежая чтение пристальными взглядами в мою сторону.
— Здравствуйте! — пожелала я лично ему не хворать.
— Сверчковский. Борис Александрович. Главный акушер-гинеколог Министерства здравоохранения.
И, немного помолчав, главнокомандующий отрекомендовался полностью:
— Действительный член нескольких академий.
— Действительный?