Гущин сразу же отступился. Экспертов он всегда слушал.
Пока тело очень осторожно, на брезенте, несли в вызванную «труповозку», он спросил у местных оперативников, что с осмотром прилегающей территории.
– Сами видите, какой листопад, – оперативник показал на толстый слой палой листвы под ногами. – Там, там и там зафиксировано нарушение слоя листьев и перегноя, похоже на след волочения. Труп волокли до этого места на той самой синей шторе для душа, которой потом тело и накрыли при закапывании. Следов ног того, кто это сделал, на этой почве мы не нашли и не найдем. Следов машины нет. Его сюда волоком тащили.
– Ясно, что не оттуда, – Гущин кивнул на заросли, за которыми гудело Калужское шоссе. – Скорее всего, приехали по проселочной дороге. Возможно, ночью.
– Почему ночью? – спросила Катя.
– Риска меньше, – ответил Гущин. – Хотя сейчас темнеет уже рано. И я не думаю, что убийца местный.
– Почему? – Катя уже заинтересовалась.
– Местный нашел бы другое, гораздо более пригодное и уединенное место в этом лесу. А тут ясно – воспользовались первой попавшейся ямой недалеко от проселка. Постарались поскорее избавиться от тела, даже закопали кое-как. Собака вон в одночасье нашла.
– Значит ли это, что и убитый – тоже не здешний?
Гущин глянул на нее. И она увидела на его лице – обычно бесстрастном, порой даже ленивом – тревогу.
Она никак не могла взять в толк, отчего полковник Гущин так встревожен. Мало ли было в его практике неопознанных тел? Мало ли трупов, лишенных головы и кистей? Криминальные разборки. Скорее всего, это какой-то браток-уркаган. Свои же и прикончили. И сделали все, чтобы ни по фотографии, ни по отпечаткам пальцев из полицейского банка данных его не опознали.
Печально, конечно, если это дело так и останется глухим висяком, глухарем, как выразился полковник Гущин. Но мало ли? Что поделаешь? Не все убийства раскрываются. Такова реальность.
Но этот взгляд Гущина…
– Федор Матвеевич, что с вами? – тихо спросила Катя. – Я же вижу – что-то не так. И вы… вы словно привидение увидели.
Гущин лишь глянул на нее снова.
– Посмотри на его раны. – Он наклонился к ней близко, шепнул: – На кости рук. Он был еще жив, когда руки ему отрубали. Видишь, вся ткань куртки на рукавах и на полах пропитана кровью. Он был еще жив… Начали не с головы. Это дело плохое. Это дело совсем дрянь.
Катя ощутила холодок, пробежавший у нее по спине.
Почему-то она сразу в ту минуту поверила Гущину на слово.
Но потом тут же усомнилась – нет, нет, такое уже бывало раньше, трудности для опознания, криминальная разборка…
Она хотела сказать, что уж в морг, в прозекторскую, она ни за что не поедет! Пусть уж Гущин с Сиваковым там сами…
Но что-то ее остановило.
Катя впоследствии все думала: что же ее тогда остановило? Она ведь не хотела ввязываться в это дело с изувеченным телом. Она не испытывала никакого репортерского любопытства. Обычно это было движущей силой всех ее поступков. Но в этот раз – нет. Ей, наоборот, хотелось убраться оттуда подальше. Но она не убралась. Она поехала вместе с Гущиным на вскрытие.
Не испытывая любопытства, она все же хотела знать – что же так встревожило видавшего много чего плохого полковника Гущина. Она хотела выяснить, что же с этим неизвестным безголовым трупом не так.
Глава 4
Мы живем на Патриках. Эпикурейцы
Регина Кутайсова стояла у окна спальни и наблюдала редкое явление: над Патриаршим прудом, который упорно в столице именовали исключительно во множественном числе «Патриаршими прудами», бушевал осенний ветер.
Вроде нет более тихого, стесненного со всех сторон домами места в столице, защищенного фасадами и крышами от бури и ненастья, – а вот поди ж ты! Ветер свистел и выл, трепал кроны парковых лип как мочало, сдувая с них желтые и багряные листья. Ветер вызывал на гладкой, зеленой, как бутылочное стекло, поверхности пруда не только обычную рябь, но даже маленькие волны, с тихим плеском набегавшие на выложенные плиткой берега.
Вдруг он внезапно стих, словно умер, словно канул на дно зеленого пруда, который в разные часы – дневные, ночные, утренние, вечерние – кажется разным, чуть ли не уменьшается и не увеличивается в своих размерах. Вот сейчас Регине Кутайсовой, рассматривавшей Патриарший пруд из окна спальни как некую невидаль, зеленый четырехугольник казался неправдоподобно маленьким. Этакая лужица застоявшейся воды в бетонных берегах, капля в море Москвы.
Восемь утра. Суббота. Время для Патриарших мертвое. О нет, для Патриков… Ну конечно же – Патрики, Патрики. Мы живем на Патриках.
После вечера и ночи пятницы, после пятничного загула и расслабухи Патрики дремлют. Патрики крепко спят.
Из окна спальни Регины – единственной комнаты – открывается великолепный вид на Патрики. Окна всех остальных комнат выходят в тесный двор – ухоженный, но все равно похожий на колодец.
Квартира Регины угловая, она примыкает к соседнему серому дому – бывшему доходному, подвергшемуся реставрации. Квартира Регины расположена в розовом доме – том самом, что первым обращает на себя внимание всех прохожих на Малой Бронной, в районе пруда, всех туристов, приезжих, зевак, любопытных. Этот дом чаще всего фотографируют на айфоны, делают селфи на его фоне, чтобы потом выложить на «Фейсбук» или «ВКонтакте».
Дом красив и элегантен как принарядившийся черт. Но колер краски вызывает у впечатлительных людей дрожь. Кто додумался выкрасить такой импозантный дом в этот гнойно-розовый цвет, что наводит на мысль о зажившей после ожога коже? Или того хуже – цвет дождевых червей, что в теплые деньки выползают на солнышко на аллеях сквера, окружающего пруд, полакомиться перегноем и палыми листьями?
Да, тот самый дом, где бутик сексапильного белья «Агент Провокатор», где чудная французская кондитерская, где прежде располагался знаменитый на всю Москву бутик модной одежды.
Бутик теперь закрыт, пустая витрина залеплена какой-то тканью. Однако это не нарушает импозантности розового дома.
Глядя на этот дом, туристы и гости столицы как один восклицают: «На углу у Патриарших! Ну надо же!» Да, но вообще-то и нет. Это только для приезжих лохов. Дело в том, что у пруда – четыре угла. Помните, как в старой песенке про беспризорников? «У кошки четыре ноги… Тра-ля-ля, тру-ля-ля и… хвост. Но трогать ее не моги за ее малый рост!» По четырем углам пруда – угловые дома Патриков, и по Ермолаевскому переулку, и по Большому Патриаршему переулку, и по Малой Бронной – борются не на жизнь, а на смерть за это самое название: «На углу у Патриарших».
И все правы, хотя все и недовольны. И серый дом, и грязно-белый дом с вынесенными по моде тридцатых годов шахтами лифта, прилепленными к стене, словно серая стальная гусеница, и желтый дом, и тот