«А вино просто отменное, великолепное!» — Навигатор задержал во рту глоток, смакуя тонкий вкус пряных ягод. Перед его мысленным взором немедленно предстала картина огромного ромашкового поля около Навигаторской школы, сада и виноградника, в котором и рос этот деликатесный розовый виноград. И год-то разлива у вина подходящий! Год того самого выпуска, когда Рыжая со товарищи Школу закончили. Значки штурманские получили. И вот это самое вино — тогда еще свежее и молодое — они пили на выпускном вечере. Все вместе пили… Так что замечательное это вино — нет, архизамечательное! Да и сама жизнь тогда была совсем другой — счастливой и беззаботной… Правда, ничего из атрибутов этой самой беззаботной прошлой жизни сейчас в мире уже не существовало и не сохранилось — пожалуй, кроме нескольких последних бутылок вина. Ни ромашкового поля, ни виноградника, ни самой Школы… Зато появилось то, что для каждого здравомыслящего человека намного слаще любого раритетного напитка. Теперь у Навигатора имелась власть! Несомненно, самая большая власть, возможная в нынешнее нелегкое время.
— Надо будет на днях послать еще винца Герцогу — свои последние запасы разорить, буквально от сердца оторвать, — неуверенно пробормотал Верховный Навигатор. — Жалко, конечно, а придется по такому-то знаменательному случаю…
Герцогский двор, к несчастью, тоже стал одной из тех нужных и небезопасных вещей, которые лучше крепко держать в собственных руках. Верховного Навигатора там слушались беспрекословно. Все! Сам надутый пройдоха Герцог, его фанатичка-жена, их слащавая кукла-дочка, тупые придворные… Не слушался только своенравный наследник — виконт Алехандро. Вот тот парень оказался далеко не так прост, каким казался на первый взгляд, и уподобился, простите, настоящей занозе в поджарой заднице Верховного Навигатора. После разговоров с виконтом у Навигатора всегда подсознательно возникали весьма неслабые ассоциации с известными историческими личностями — кардиналом Ришелье, Чингисханом, Макиавелли.
«Ох, и умен же виконт! Умен, хитер да скрытен… Хочет своими скандальными пьянками-гулянками Навигатору глаза отвести, мозги запудрить, и ведь что совсем плохо — все его соглядатаи, в дружки виконту подсунутые, каждый раз пьянее самого Алехандро с тех прогулок возвращаются. Таким же упрямым вольнодумцем когда-то рос и его ныне покойный старший брат… Жаль мальчика — много он надежд подавал, да пришлось убрать. Приди он к власти — много горя хлебнул бы с ним всесильный Верховный Навигатор. Убить бы и Алехандро… да как же без Герцога-то, без светской власти? И заменить его некем — ой, некем. Как назло, единственный сын Навигатора не пошел в отца ни умом, ни принципами. А жаль, ох как жаль! — Навигатор удрученно покачал головой. — Особенно жаль в свете того, что на Землю надвигается…» — Навигатор мечтательно посмотрел на календарь: двадцать дней всего осталось! А потом такой ведьмин котел на планете заварится, что ему самому даже трудно наперед предугадать, какой сложится расклад сил…
Кроме хорошего вина Верховный Навигатор уважал и ценил женщин. Правда, не всех.
«Есть в них что-то особенное, привлекательное и чарующее — наверно, взятое от породистых лошадей и собак с хорошей родословной. Стать, энергия, огонь во взоре и, что особенно важно, — тут Навигатор даже облизнулся плотоядно, — необъезженность». Мысли Навигатора о женщинах всегда носили весьма циничный характер. Особенно об одной из них… О той, на которую молилась вся страна, перед статуями которой в храмах возжигали курения и ставили свечи.
«Вот умора-то приключится грандиозная, — насмешливо размышлял Навигатор, придя в необычайно хорошее настроение, — когда живую Рыжую встретит, к примеру, фанатично верящая в нее Герцогиня! Как бы бабу кондрашка не хватила! Или напрочь не верящий в нее виконт Алехандро…» — Тут Навигатор, точно так же, как и Кардинал в своей монастырской резиденции, наклонился вперед и взял в руки стоявшую на столе бронзовую статуэтку Рыжей Ники. «А ведь похожа, — самодовольно подумал он, — до мельчайшей черточки похожа». И немудрено: ведь эти статуэтки по его же приказу делали с голограмм, кои сохранились со дня старта космического корабля.
В металле капитана Нику изобразили точно такой, какой видели ее провожающие в последний предстартовый миг у трапа звездолета. Высокая, сильная, в костюме астронавта, рыжие волосы разметались волной по плечам. В одной руке шлем зажат, зато вторая приподнята в прощальном взмахе, зеленые глаза смеются, на губах обычная ее ехидная ухмылочка. Скульптор добился практически невозможного, сумев мастерски передать завораживающую энергетику живой женщины, наделив металл ее характером, харизмой и эксцентричностью.
«М-да, — удовлетворенно признал Навигатор, нескромно поглаживая статуэтку пальцем, — таких женщин, как ты, дорогая моя Рыжая, теперь тоже уже нет. Букет, понимаешь ли, не тот, аромат — не тот. Люди измельчали и выдохлись, а нынешние женщины подобны слабому пиву или самопальной сивухе, которую гонят простолюдины. Настоящие женщины, как и виноград, вымерли от радиации. А вместе с ними погиб и весь прошлый мир — мир благородных дам, галантных кавалеров и отважных рыцарей. Сейчас на земле царят лишь зло и хаос… И ты, милая моя девочка, даже не представляешь, что произошло со всеми нами со времени твоего отлета».
Навигатор поставил статуэтку обратно на стол, отсалютовал ей полным бокалом и пьяно загнусавил:
— А я все летала…
А я все плаваю. И чем ближе к дому, тем меньше терпения у меня остается. А нам еще целых десять дней до прибытия на околоземную орбиту. Значит, решено — семь суток плаваю, потом выхожу из камеры, все проверяю, обед кухонному агрегату заказываю, ребят бужу. Главное — не увлечься и не перестараться: ведь мы давно нормальной пищи не ели. И фасоль с копченой колбасой ни в коем случае не заказывать, чтоб ей неладно было!
Мониторы «Ники» уже четко показывают Землю. Хотя странно как-то показывают. Понять не могу — что там за мутные пятна образовались? То ли это облачность высокая, то ли еще что, но, наверно, из-за нее давно знакомые очертания материков кажутся какими-то непривычными и смазанными. Да еще «Ника» что-то невразумительное мямлит — мол, вот еще поближе, еще пару дней, — а может, у нее