Виконт повернулся и скептично посмотрел на правый корпус того обширного здания, где размещались покои придворных. Во-о-он то второе окошко от угла, с беленькими занавесочками… Покои матушкиной фрейлины Маулвины де Бри. Именно эту гостеприимную комнату, вооружившись крепкой веревкой с железной кошкой на конце, посетил наследник престола в прошлую ночь. И в позапрошлую… И в поза-поза… «Может, и сегодня?» — При сей нескромной мысли Алехандро скривился, будто глотнул уксуса. Очаровательная белокурая Маулвина оказалась безнадежно глупа. А ведь не зря говорит верный друг Гай де Ретай, что с умной женщиной спать не только приятно, но и интересно. За несколько бурных ночей, проведенных в ее уютной спаленке, малютка-фрейлина приелась виконту до оскомины. Да и что-то сам милашкин батюшка маркиз де Бри как-то странно сегодня утром на него поглядывал — многозначительно так. Ладно хоть надежный лейтенант де Ретай его обелил — сразу же начал громко рассказывать своим кирасирам о том, как он в последние две ночи играл с виконтом в карты в личных покоях Алехандро и даже удостоился чести выиграть пять полновесных золотых эртудо. Кирасиры громко позавидовали везению бравого командира, а у маркиза де Бри от этих уверенных слов еще больше вытянулось его и без того лошадиное лицо. Не иначе как в глубине души корыстный папаша лелеял честолюбивые мечты о блистательном будущем своей пустоголовой крошки Маулвины.
— «Ника», это же невозможно! — Я не хотела верить собственным ушам и глазам. — Люди не способны выжить в таких условиях! После ядерной войны? — И я невольно вспомнила безумную картинку, явившуюся мне на мониторе виртуального симулятора и оказавшуюся пророческой.
Чья безжалостная рука, чья безумная воля смогла так варварски изуродовать хорошо знакомый мне, ранее безупречно прекрасный лик моей родной планеты? Моему шокированному взору предстала несчастная Евразия, засыпанная серым пеплом и заметенная снегом, и лишь в районе глухих лесов Урала мониторы показывали маленькое зеленое пятнышко — возможный район выживания. Дотла выжженная Африка — еще бы, ведь там находятся крупнейшие месторождения урана — выглядела как одна гигантски разросшаяся пустыня Сахара. На ее территории бушевали ужасающие ураганы, превратившие континент в почти неузнаваемое, чудовищно расплывшееся желтое облако. Искореженные, соединившиеся в один полумертвый остров останки обеих Америк, густо испещренные пятнами повышенной радиации и крайне скудно — зелеными островками жизни. Почти полностью уцелевшая Австралия. Гигантская, залитая смертоносной черной жижей воронка на месте Китая, Индии и Тибета, странное студенисто-белесое пятно, бывшее когда-то пустыней Гоби, ровная и гладкая как стекло площадка, заменившая Аравийский полуостров. И только один участок земной поверхности еще радовал глаз своим почти обычным обликом — знаменитый Апеннинский сапог с островом Сардиния, а также Испания и Франция, каким-то загадочным образом причалившая к ним Англия, вместе с легендарными Карпатами. Но все это были лишь останки прежней, некогда великой и могучей планеты, сейчас вызывавшей у меня только жалость и дрожь ужаса…
— «Ника», что ты еще утаила от меня? — Хотя, видит бог, как теперь подозреваю, вряд ли когда-либо снисходивший до трудов на благо этой многострадальной планеты, с меня уже вполне хватило того, что я наблюдала.
— Время! — Интонации в голосе «Ники» отражали все и ничего одновременно. — Время — как песок в колбе бытия. Безвременье, вневременье…
— Ты о нашем бессмертии?
— Нет, — усмехнулась «Ника», — этот факт и без меня сразу же сами поняли. Какой смысл посылать смертных в путь, длящийся двести пятьдесят лет, даже в криокамерах? Я рассуждаю об относительности абстрактного понятия времени, о русле течения времени, о скорости течения времени, разном для Земли и космоса…
Что же ты делаешь со мной сегодня, «Ника», я ведь грешным делом совсем поверила в то, что уже начисто утратила способность удивляться.
— Что же случилось со временем, «Ника»?
— С момента вашего отлета на Земле-1 прошло не двести пятьдесят, а почти девятьсот шестнадцать лет…
— Сколько? — хрипло выдавила я. — Не верю, не может быть! О боги!
Зрение померкло. Темнота. Мысли и ощущения погасли. Я погрузилась в беспамятство.
А между тем Алехандро продолжал увлеченно разглядывать спящую столицу, но сколько бы ни любовался он громадой знаменитого порта Никополиса, сколько бы ни изумлялся величественной статуей Рыжей Ники, охранявшей городские ворота, взгляд его, словно зачарованный неведомыми силами, неизменно возвращался к мрачной туше острова Сатар, раскинувшейся невдалеке от последних городских пирсов. Именно там испокон веков располагались владения Ордена. Там заканчивалась не только власть Герцога и его высокопреосвященства Кардинала, но, как испуганно шептались жители Никополиса, и самой святой Ники. Ни один корабль, даже терпящий бедствие, никогда не осмеливался приблизиться к проклятому острову, ибо в подобной опасной ситуации храбрые моряки скорее предпочитали вручать свои жизни Рыжей святой, чем просить помощи у загадочного Ордена. И неоднократно в кабаках, испуганно понизив голос, крепко подвыпившие мореходы рассказывали завсегдатаям портовых притонов леденящие душу истории о том, как их парусник, неосторожно нарушивший покой острова, неожиданно освещался невозможно ярким и сильным лучом света, вспыхивавшим на самой высокой из башен Убежища. А потом над морем звучал нечеловеческий, подобный раскатам грома, приказ, который повелевал непрошеным гостям немедля удалиться подобру-поздорову. Впрочем, ходили и еще более странные истории о судах, выброшенных бурей на берег Сатара и впоследствии бесследно сгинувших. А один диковатого вида лодочник даже клялся, будто видел на рыбном рынке своего недавно исчезнувшего брата, облаченного в одежду орденского прислужника. Но, мол, брат никаким образом не отозвался на собственное имя и скользнул по бывшему родственнику безразличным, неузнавающим взглядом. Многие не верили в подобные байки и откровенно называли их вымыслами, но Алехандро как никто другой был склонен считать, что столь невероятные слухи никогда не возникают на пустом месте.
Чего, например, стоила абсолютно достоверная, но по ряду причин никогда не выносимая за стены герцогского дворца история рождения его младшей сестры. Тогда, после двух дней родовых мучений Герцогини, придворный лейб-лекарь испуганно развел руками, а монастырь Святой Ники устраивал молебен за молебном во спасение жизни матери и нерожденного ребенка. Дикие крики роженицы пронзительно разлетались под сводами дворцовых коридоров до тех пор, пока во дворец не пожаловал сам Верховный Навигатор с группой орденских врачевателей. Выставив всех, они затворились в покоях матери, и спустя пару часов счастливый Герцог получил новорожденную дочь, а Герцогиня — странный, тонкий, как нитка, шрам на линии лона. Впоследствии Герцогиня, невзирая на все свои усилия, так и не могла вспомнить ничего из того, что произошло с нею в тот день, кроме ласкового успокаивающего