Над моим истерзанным телом начинает куриться легкий дымок, быстро перерастающий в бушующее пламя. Я кручусь, бьюсь в тесном пространстве гроба, стараюсь сбить огонь. Я стараюсь выжить. Тело мое умирает, наверное, уже в тысячный, стотысячный раз, но рассудок еще удерживает некое подобие контроля над этими обугленными останками, приказывая: «Тебе нужно продержаться еще чуть-чуть. Терпи! Терпи ровно до той вожделенной минуты, когда болевой порог твоей бесконечной пытки будет пройден».
Но моя душа сомневается и не верит, ибо как можно терпеть до бесконечности?
Больно. Терпеть. Больно. Терпеть.
Кто сказал, будто боль очищает?
«Терпеть, терпеть, терпеть! — я твержу это слово как заклинание. — Господи, ну где же ты? Когда и почему ты оставил меня?» Где-то на краю сознания всплывает красивое мужское имя Конрад, но я удивляюсь: «Кто он такой — этот Конрад?» Я его не помню.
Больно. Терпеть. Больно. Терпеть.
Я ничего не вижу, кроме красного марева, плавающего у меня перед глазами. А потом глазные яблоки шумно взрываются, и приходит спасительная темнота. Я слышу последний, леденящий душу крик. Свой крик. Я рассыпаюсь пеплом и перестаю существовать. Все, приступ закончился…
Я спокойна. Я медленно поворачиваю голову и слизываю капли воды, выступившие на стенке каменного гроба. Сейчас мне хорошо. Пытаюсь хмыкнуть, но мне удается издать лишь тихое шипение; кажется, я опять сорвала голос. Я блаженно улыбаюсь, отдыхая и не думая пока ни о чем. У меня есть еще как минимум пять минут до следующего приступа. Нужно сдержаться и не проклясть себя, нужно быть сильной и не плакать. Можно попытаться что-то вспомнить, но я забыла даже о том, что такое память… «Конрад — он ведь уже ищет меня, непременно найдет и избавит от страданий… Вот только кто он такой? Возможно, он всего лишь квинтэссенция моего одиночества и мук?» Холодеют кончики пальцев, кисти перестают сгибаться. Времени осталось ровно на вдох. Мое сердце стучит как часы, отмеряя минуты очередной не жизни и не смерти, а я прислушиваюсь к его размеренному ходу.
Тик-так, тик-так.
Вот оно. Началось…
Нет, я никого ни в чем не виню. Я простила всех тех, кого любила и кого презирала. Я стою отныне намного выше гнева и нахожусь вне доброты. Я не принадлежу ни людям, ни стригоям, ни ангелам. Я не душа и не плоть. Я выжгла из себя любовь и отказалась от земного мира. Мне ни о чем не говорят богатство, власть, честь и слава. Я никто и ничто, простившее всех и вся.
Вам на излом меня не взять,Мои вчерашние кошмары,Да лучше мне совсем не спать,Покой перин сменив на нары.А может, лучше разорватьСтихов последние страницы,И кровью стены запятнатьПсихиатрической больницы.Хочу не падать больше ницПред запахом гнилого лоска,Хочу не видеть этих лиц,Оживших на гравюрах Босха.Я не хочу во тьме блуждать,Но не ищу святого духа,Уже устала подтверждать:Я от любви закрылась глухо.Я слышать больше не хочуСтенаний боли, звон кифары,Я души людям не лечуИ не тушу сердец пожары.Не призовут меня опятьНа поле страшной Божьей битвы,Не повернется время вспять —Я не пишу уже молитвы.Грядет безумию конец…Пусть слов моих не сникла сила —Прошу, пойми меня, Творец,Ведь я простила, всех простила…[4]Но в тот самый момент, когда я почти уже привыкла к боли и начала получать от нее какое-то извращенное удовольствие, сумрак моего узилища неожиданно прорезал узкий луч света. Мои слезящиеся глаза смогли различить очертания электрического фонаря, покачивающегося в руке у высокой фигуры, окутанной облаком длинных пышных черных волос.
— Хватит скорбеть! — властно приказал мелодичный женский голос. — Пришло время обновления!
В двери папского кабинета вежливо постучали.
— Кто там? — встрепенулся понтифик, поспешно захлопывая «Книгу крови» и накрывая ее покрывалом. Еще не хватало, чтобы его приближенные узнали, какую именно рукопись пишет на досуге их пастырь. Позора не оберешься…
Створка немного приоткрылась, ровно настолько, чтобы в нее заглянуло бледное лицо служки.
— Ваше Святейшество, там карабинеры какого-то человека привели… — почтительно проблеял мальчишка. — Он паролей не знает, но упорно клянется, будто является вашим близким другом.
— А имя у него спросить они не догадались? — всплеснул руками папа, почти негодуя на простодушие своих верных солдат.
— Спросили! — застенчиво бекнул служка. — Как же не спросить. Сейчас… — Он полез в карман своего одеяния, больше смахивающего на многослойные капустные листья, вытащил бумажку и с запинкой прочитал непривычное для итальянца имя, старательно выговаривая по слогам: — Отец Януш Мареше…
— Януш! — обрадованно возопил папа, приплясывая от нетерпения. — Он приехал! Ну, не стой же как истукан, мальчик, скорее веди нашего долгожданного гостя в библиотеку, — и многозначительного добавил, после того как мальчишка со всех ног бросился выполнять полученный приказ: — Слава тебе, Господи. Кажется, отец Мареше сумел-таки найти нужный нам документ. Хватит скорбеть, пришло время обновления! — Бонифаций подхватил подол сутаны и чуть ли не бегом ринулся вон из кабинета.
А за окном Ватиканского дворца обрадованно взвыл одинокий зимний ветер, ничуть не обманувшийся в своих прозорливых предчувствиях. Час отмщения близился.
Глава 2
Интересно, многие ли из нас знают, что объединяет футбольных фанатов, лесбиянок, филателистов, наемных убийц, истинных джентльменов и врачей-проктологов? Правильно, все они организуют свои закрытые клубы, призванные не только свести имеющих общие интересы людей, но и обеспечить им качественный полноценный досуг. Но еще более интересным фактом является наличие подобного клуба не где-нибудь, а в самом центре христианского мира — в Ватиканском дворце.
О нет, конечно, в данное благопристойное место не имеют доступа какие-нибудь хоккейные болельщики, хотя следует признать — антиквары и нумизматы всех стран и всех мастей с готовностью запродали бы Дьяволу свои пронырливые души, лишь бы только попасть под свод папских чертогов. Но, увы, доступ в понтификальный клуб, называемый «Agnus Dei»,[5] строго ограничен, а пропуском туда служит красная кардинальская биретта. Потому как благочестивые прелаты тоже желают иметь свой собственный ограниченный кружок благонадежных персон, ну или благонадежный кружок ограниченных персон, как зачастую именуют «Agnus Dei» завистники и недоброжелатели.
В старые мирные времена члены понтификального клуба никогда не уклонялись от общения,