Квартира Майи Ветровой мне всегда отчего-то напоминала любимую программу моего отца – «Кабачок “13 стульев”» из семидесятых. Потрепанные, но явно дорогие стулья из темного дерева, деревянные светильники на стене, этот мягкий, приглушенный свет, под которым так уютно читать. Бархатная портьера отделяла гостиную от прихожей. Все было подобрано, все было к месту и со вкусом, словно этот ретрохаос создавался по заранее задуманному плану, а не накапливался годами. Кресла с тонкими подлокотниками, даже любимая Майкина картина в стиле кубизм, которую она называла «мой кубик Рубика». На журнальном столике у Майки вечно валялось множество книг, но даже в этом беспорядке была какая-то своя красота. Книги, по большей части старые, в обтрепанных обложках, с некоторым вкраплением современной учебной литературы по английскому языку. Плоский телевизор у стены – единственная Майкина современная техника, с которой она умела справляться, – выбивался из общей картины именно своими размерами и плоскостью, сюда куда лучше бы подошел пузатый телевизор семидесятых. Даже телефон у Майки дома был старый, почти антикварный, на проводе, закрученном в спираль. Машина времени, да и только. Я никогда не задумывалась, откуда в Майе столько ностальгии по времени, к которому, по сути своей, ни я, ни она никакого отношения не имели. Удивительно, но даже мои разрушительные по своей природе дети тут, у Майки, вели себя тише, становились словно на три тона воспитаннее, чем дома. Атмосфера влияла.
– И как Константин, обживается? – спросила я, оглядываясь вокруг в поисках изменений. Все-таки встречаться с мужчиной, даже часто, периодически – это одно. Жить с ним – совершенно другое.
– Он в основном обитает в другой комнате, – пояснила Майка, включая телевизор. Ах да, она же ненавидела тишину. В голосе ее прозвучала грусть.
– Ты рада, что он переехал к тебе? – спросила я. – Ты же счастлива, да?
– Я… да, конечно. – Майя улыбнулась мне, но улыбка получилась немного натянутой. – Я никак не могу привыкнуть к мысли, что Ланнистер ушел. И потом, мне не кажется, что Косте тут комфортно.
– Почему? – удивилась я.
– Не знаю. Мне просто так кажется. Это невозможно объяснить, но он словно старается ни к чему не прикасаться, что ли. Словно на самом деле раздумывает, не совершил ли ошибку. Это все из-за меня.
– Ты надумываешь, Майя. У тебя просто бурная фантазия. Ты не должна этого с собой делать. Посмотри на меня. Посмотри на человека, который знает толк.
– Да-да, потому что ты психолог и разбираешься в людях, – кивнула Майя.
Я покачала головой:
– В людях разобраться невозможно, это же – как космос, набитый бесконечным мусором и обертками от конфет. Попробуй понять! Осколки и обрывки миллионов событий разной степени важности от первой любви до последней распродажи. Можно только немного расчистить пространство, чтобы было где жить и чем дышать. Но из всего мусора, что мы бросаем себе в подсознание, недовольство собой хуже всего.
– Хуже, чем, к примеру, быть виновным в убийстве? – с интересом спросила Майка.
– Ну, ты не сравнивай крайности. Чувство вины – оно как зыбучий песок, чем больше дергаешься, тем глубже вязнешь. Имей в виду, я знаю, о чем говорю, потому что я вырастила в себе такое чувство вины и недовольство собой, что из-за них мне уже ничего не было видно. Даже моих собственных чувств. Буквально непробиваемая стена.
– А чем ты недовольна?
– Да мне не хватит пальцев на руках и ногах, чтобы пересчитать все. Хотя бы тем, что я – плохая жена. Я так долго боролась за звание жены года, что сама любовь стала какой-то вторичной. Сережа вообще ушел со сцены. Я как бы любила его по определению. По умолчанию. Default.
– Чего?
– Базовая установка. Не бери в голову, – махнула рукой я. – А ты знала, что я в свое время из-за своего чувства вины даже университет бросила?
– Ты бросила университет? – удивилась Майя. – Я думала… ты же психолог. Ты же что-то заканчивала, да?
– Я что-то заканчивала. Что-то – да. Но факультет экономики в нашем всеми любимом Государственном университете имени М. Ломоносова бросила, – ухмыльнулась я.
– И как же так вышло? Что поменялось?
– Что? Если честно, я не знаю. Я встретила Сережу, он был тогда женат, я увела его из семьи. Думала, что моя любовь может оправдать что угодно. Знаешь, такая огромная, от которой лопнуть легко. Я ведь всегда знала, что с Сережей не будет просто. Я даже не пыталась быть счастливой. Я скорее принесла себя в жертву.
– Зачем?
– А разве не понятно? Я хотела этого. Такая была потребность. Взойти на костер, как Жанна д’Арк. Если вдуматься, я так сильно прицепилась к Сереже, потому что с ним можно было жертвовать чем-то хоть каждый день. Университетом, своим телом, своей чистой совестью, своим домом, своими деньгами. Памятью об отце. Новая жизнь с чистого листа. В топку старые чувства. Отец тогда только умер, нас тогда обеих закрутило – меня и Файку. Но ее как-то меньше почему-то, хотя, казалось бы, должно было быть наоборот. Она была ближе к отцу.
– Ближе? Почему?
– Ну, знаешь, я была с Земли, а они нет. С другой планеты, вообще не из нашей галактики. Как же это бесило! Они вечно решали задачки, ездили вместе на конференции. Файка читала его работы, увлекалась квантовой механикой, этими бесконечными Котами Шредингера, которыми она набила все мысленные коробки. А я с трудом курс высшей математики дотянула. Если честно, мне на экономическом факультете повеситься хотелось. Не мое это.
– Тогда твой уход оттуда нельзя назвать жертвой, – заметила Майка. – Куда хуже было бы выучиться на плохого экономиста и ненавидеть все, что ты делаешь.
– Возможно, ты права. За любой жертвой, как правило, стоит очень даже эгоистический мотив.
– Ты правда так считаешь? – переспросила Майя, как мне показалось, с радостью в голосе.
– Когда я училась на психолога, у нас было много разных предметов – социальная психология, психофизиология, методология, возрастная психология. Удивительно, что, чем дальше я уходила туда, на глубину, тем больше у меня возникало вопросов. Когда я только-только решила поменять всю свою жизнь, я была так уверена во всем. Я точно знала, что одно событие влияет на другое и что все это не случайно. Но теперь, говоря по правде, я понятия не имею, что именно двигало мной и что вообще движет людьми.
– Ненависть? Смутное чувство бесконечной несправедливости, которую от нас скрывают? Даже не скрывают, а маскируют – не очень удачно, – предположила Майя.
– В каком-то смысле – да. Сплошной обман и кругом какая-то матрица. Кто-то творит, что хочет, и ни малейших сомнений, ни малейших угрызений совести. А кто-то переживает, если на него косо посмотрели. И далеко не все объясняется тем, кормили ли человека грудью в младенчестве. И тем, шлепали ли его