– Какая мерзость. Дайте мне стакан молока на завтрак.
– Молока? – с хитрой улыбкой переспросил профос. – А что такое «молоко»?
– Это то, – сердито ответил Биндер, – чего вы, вероятно, никогда не пили.
Студенты весело расхохотались.
– Ишь ты, – засмеялся Вестмайер, – оказывается, и Биндер может шутить, когда захочет.
Профос подошел со своей корзиночкой к незнакомцу. Но тот только махнул рукой и продолжал пребывать в своей грустной задумчивости.
Лахнер с участием и сочувствием смотрел на него. У незнакомца была голова римлянина. Ничего мещанского, неблагородного не чувствовалось в этом строгом профиле. Чистотой и даже наивностью светились его пламенные глаза. Лахнер готов был поручиться, что незнакомец не виноват в приписываемом ему преступлении, что он страдает за чужую вину… Он перевел взгляд на полученное им кольцо. Крупный рубин окружало несколько бриллиантов чистейшей воды. Не желая, чтобы кольцо обратило на себя чье-нибудь внимание, он повернул его камнем внутрь.
Снова скрипнул замок, и в камеру вошел профос со стальными наручниками. Он наложил их на незнакомца, который, не сопротивляясь, молчаливо протянул руки. Затем профос крикнул студентам:
– Вставайте! Вы идете с нами.
– Наконец-то! – радостно воскликнул Биндер. – Может, я еще успею попасть в университет к началу занятий.
Лахнер нарочно отстал немного от товарищей, чтобы проститься с закованным в ручные кандалы незнакомцем. Но тот отвернулся от него, он явно не хотел выдать в присутствии профоса и подошедших стражников ту интимность, которая установилась между ним и Лахнером после ночного разговора.
Когда студент дошел до двери, он еще раз обернулся назад; бледный незнакомец сидел все в прежней позе, не поднимая взора.
Выйдя в коридор, Лахнер услыхал перебранку опередившего всех Биндера с профосом, который грозил ворчливому студенту палкой.
– Да не все ли вам равно, куда я пойду, направо или налево? – ворчал Биндер.
– Не все ли мне равно? Ах ты, образина. Ну погоди, тебе пропишут по первое число.
Но столь неопределенная угроза, конечно же, не могла заставить Биндера замолчать, и он воскликнул:
– Но ведь если мы пойдем вправо, то вскоре окажемся у казарменных ворот!
– Зато дальше от помещения воинской канцелярии.
– А что нам делать в этой канцелярии?
– В свое время узнаете.
– Но…
– Без рассуждений! Вперед!
Все студенты, не исключая и вечно спокойного Вестмайера, взволновались, когда их ввели в какую-то комнату. Там находились старый полковник, ходивший взад и вперед по комнате, и молодой фельдфебель, что-то старательно записывающий в большую книгу.
Гаусвальд, Лахнер и Биндер поспешили доказать полковнику свою невиновность; каждый старался сказать первым, и потому получалась только какая-то бессмыслица.
Старик полковник некоторое время спокойно выслушивал их. Наконец это ему надоело, и он рявкнул:
– Смирно! Молчать! Руки по швам! Нечего хвостом крутить. Все известно, не беспокойтесь. Да и не поможет, тысяча бомб, ничто не поможет. Мне приказано сдать вас в солдаты – и делу конец.
Биндер широко раскрыл рот и едва не рухнул на пол от неожиданности.
– Боже мой, – простонал он. – Но какой же я солдат? Господин полковник, разве вам мало тех трех? Умоляю вас, дайте мне возможность продолжать изучать богословие.
– Полно, брат, – сказал ему Вестмайер, – вместе мы влопались, вместе как-нибудь и расхлебаем кашу. Как знать, чего не знаешь? Может быть, это для нас самая настоящая дорога? Что касается меня, то я даже доволен: предпочитаю сам проделывать походы, чем копаться в комментариях к походам Цезаря…
– Молодец, – сказал полковник, хлопнув Вестмайера по плечу. – Вот именно так должен рассуждать каждый верноподданный ее величества. От солдатского пайка еще не умер с голоду ни один человек.
– Но позвольте, господин полковник…
– Бога ради, господин полковник…
– Дайте мне только объяснить вам, господин полковник…
– Смирно! – загремел старый вояка. – Всякий, кто без моего разрешения скажет хоть одно слово, будет немедленно выпорот шпицрутенами[10]. Ах вы, черти кожаные! Не знаете, что значит субординация!
Воцарилась мертвая тишина; студенты чувствовали себя сбитыми с толку и потрясенными до глубины души.
– Все ваши возражения ни к чему не приведут, – продолжал полковник, – все равно вам никто не сможет помочь. Я получил приказание сдать вас в солдаты, и это приказание будет исполнено. Парни вы стройные, крепкие; если врач признает вас годными к действительной службе, то в виде особенной милости я возьму вас к себе в гренадеры. Если вы будете держать себя безукоризненно, то я доложу о вас, и вы сможете рассчитывать на помилование. Сейчас, разумеется, ваши шансы невелики. Вы не можете ни откупиться от военной службы, ни быть произведенными в ефрейторский, фельдфебельский и дальнейшие чины. Всю жизнь вы должны служить простыми рядовыми. Если вы окажетесь неспособными к действительной службе, то будете служить писарями, вестовыми, госпитальными служителями. Я выложил вам всю правду, чтобы вы не досаждали мне больше своими просьбами. Раздевайтесь, сейчас придет врач.
– Господин полковник, – сказал Лахнер, – неужели вы считаете невозможным, что мы сделались жертвой печального недоразумения? Мы старательно и прилежно учились в университете, сообразуя поведение с академическими предписаниями и надеясь стать опорой старости наших родителей…
– Нам трудно давалась жизнь, – подхватил Гаусвальд, – но мы из кожи вон лезли, чтобы добиться своего. И в тот момент, когда мы были совсем близко от цели, с нами обращаются, как с безнадежными негодяями.
– Разве прошлой ночью не вы устроили кошачий концерт его сиятельству князю Кауницу?
– Конечно нет! – воскликнули все студенты разом. – Мы просто устроили почтительную серенаду камер-юнгфере княжеского дворца.
– Однако вы воровски перебрались через стену и избили палками княжеских лакеев.
– Они первые напали на нас.
– Ну, значит, о недоразумении не может быть и речи. Раздевайтесь.
– Нет! – в отчаянии воскликнул Биндер, мы не уступим такому бесчестному насилию.
– Фельдфебель, – загремел полковник, – кликни двух капралов, умеющих хорошо бить по морде! Пора положить конец этой комедии.
В этот момент вошел врач. Потеряв всякую надежду, видя полную бесполезность сопротивления, студенты поспешно начали раздеваться.
Врачебным осмотром все они были признаны годными к строевой службе и записаны в списки рекрутов. Последовал опрос о звании, образовательном и имущественном цензах, познаниях. Полковник с удивлением посмотрел на Лахнера, который, как оказалось, владел немецким, латинским, итальянским, французским, английским и испанским языками.
– Гм, – проворчал старый офицер. – Этот молодец и в самом деле годился бы, кажется, для чего-нибудь иного, кроме службы простым рядовым.
Все формальности были закончены, злосчастные музыканты неожиданно оказались рядовыми гренадерского ее императорского величества Марии-Терезии полка.
III. Новый сюрпризКогда несчастные рекруты оделись, полковник приказал фельдфебелю выдать каждому из них на руки по три гульдена. Биндер с отчаяния попробовал было заупрямиться.
Когда очередь дошла до него, бывший богослов задорно сказал фельдфебелю:
– За три гульдена меня не купишь.
– Что такое сказал этот негодяй? – загремел полковник.
– Я сказал, ваше высокородие, – поспешил крикнуть испуганный Биндер, – что у меня имеется достаточно денег!
– Так. Сколько же у тебя при себе?
– Пятнадцать крейцеров.
– Этого тебе не хватит даже на пудру. Бери, бери. И не